Три дня не ели, а работали… Решили мы того полицая придушить. Вшестером навалились, да он, иуда, крикнуть успел. Немцы сбежались, спрашивают: «Кто начинал?»

Полицай показал на меня, Павла Мельникова из Воронежа и Ивана из Новосибирской области…

Утром вывели нас перед строем расстреливать. Напротив трех автоматчиков выставили. В меня должен был стрелять Ганс. А, надо сказать, мы с этим Гансом успели к тому времени познакомиться. Он был электросварщиком из Мюнхена. В 30-е годы по обмену опытом в Ленинграде работал, по-русски говорил, о нашей стране хорошо отзывался.

И вот как раздалась команда: «Заряжай!» — Ганс не стал даже копылка с дула снимать, а заругался, заматерился — суда потребовал. Было это уже после Сталинграда… Нас увели, а через день отправили в Лугу, в тюрьму. Старое здание красного кирпича, в камерах надписи на стенах: «Бей фашистов!» Я тоже за печкой свою фамилию нацарапал.

Каждый день выводили во двор: оглашали приговоры, тут же и расстреливали. Не только наших, немцев-дезертиров тоже. Однажды расстреляли группу власовцев из РОА — они немцев перебили.

Пришел и наш черед. Вывели на плац, зачитали приговор: «За покушение на полицая — к 23 годам каторжных работ с отбытием наказания под землей».

После этого отправили в лагерь в Гатчину. Кого там только не было! Власовцы, отказавшиеся служить немцам, партизаны, разведчики из-под Ленинграда… От них узнали: «Ничего, держится Ленинград». Из Гатчины повезли во Францию. По дороге забирали пленных из других лагерей. Народу в товарных вагонах — битком! Смрад, духота, некоторые не выдерживали, умирали.

Привезли в «Черный лагерь» на севере Франции. В числе пятнадцати я попал на шахту. Подрывниками здесь были местные жители из эмигрантов — чехи, итальянцы. Мы разбивали кайлом большие глыбы и нагружали углем вагонетки. Норма — 12 т на человека…

Однажды пятеро наших сбежали из клети в другую шахту. Одного я запомнил — Саша Шильников, откуда-то с севера. Нашелся доносчик, поймали их.

В конце 44-го, после высадки во Франции американцев, нас перевезли в Германию, в летний солдатский лагерь на р. Саар. Лагерь был не под током. Отсюда мне удалось бежать: ушли ночью вшестером, никто не заметил. Утром повстречались с полевой полицией, спрашивают: «Кто такие?» Отвечаем: «Итальянцы из разбомбленного лагеря». Надеялись, что наряд наш нас выручит. Одеты мы были, конечно, интересно — в форму капельдинеров. Это во Франции, когда наше обмундирование настолько износилось, что наготу не прикрывало, выдали нам костюмы дирижеров — где-то нахапали. «Хвосты» у фраков пришлось отрезать — работать мешали, и шляпы примять, а так ничего, материя крепкая оказалась… Поверили или нет нам полицаи, но отпустили.

В темноте подошли к деревне, забитой войсками. Сунулись в один дом — собака залаяла, мы в лес. А там патруль — власовцы. Мы им туже байку: итальянцы, мол. Они на нас матом: «Известно, какие итальянцы! Нам-то вы ни к чему, но здесь кругом немцы». Отвели они нас на лесопилку, где пленные работали. Переводчица была русская, из Новороссийска, представила нас земляками. Старший немец распорядился: «Кормите получше, пусть работают!» Женщина пристроила нас, за пару недель отъелись. Товарищ у меня был, грузин, мы с ним все выведывали, где к американцам перейти: слышали, что они в этих краях наступают. Шел февраль 45-го.

Как-то увидали на сосне человека. «Эй!» — кричим. Он перепугался, не отвечает. «Мы, — говорим, — русские, а ты кто?» Оказалось, поляк, американцев сверху высматривает.

Вскоре мы и сами увидели на дороге колонну американских танков. Выбежали навстречу. К нам подошел офицер, спросил по-немецки, кто мы, и предложил:

— Оставайтесь в роте добивать общего врага!

Мы, конечно, согласились. Выдали нам обмундирование: рубаху с нагрудником, ботинки с пряжками, две каски, пластмассовую и стальную. И стали мы солдатами 45-го танкового батальона «Ди-компани». Впереди было еще много тяжелых боев — немцы вояки хорошие…

К нам привыкли, относились по-дружески. Старшина хороший был, Джоном звали. Русскому все хотел научиться, ну, и мы по-английски кое-что понимать стали. Командовал ротой капитан Мартин Сорежен — человек смелый, прямой.

Форсировали Рейн, штурмом взяли Кёльн. После Кёльна танки уже не шли, а мчались по дороге, поднимая тучи пыли. По обочинам стояли немцы с поднятыми руками, в плен их никто уже не брал. До Берлина не дошли 70 км, поступила радиограмма: «Остановиться!» Приехал главнокомандующий американскими войсками Дуайт Эйзенхауэр. Ругался, что дивизия собралась кучей: фашисты еще бомбили.

Повернули на Австрию, миновали Нюрнберг — сплошные развалины.

8 мая остановились в деревне Шумахер на Эльбе, в 35 км от Торгау. Ночью меня разбудил старшина Джон: «Ник, немцы капитулировали!» Ждали, конечно, этого со дня надень, а все равно — радость неописуемая! Вскоре меня передали советскому командованию. Капитан Сорежен написал вот эту характеристику:

Наверное, эта характеристика мне помогла, удовлетворила особый отдел. Из пересылочного лагеря меня направили под Вену, в 56-й гаубичный полк старшиной батареи. Демобилизовался я 20 марта 1946 г. Вернулся в Забайкалье, на прежнюю работу в «Главшахтлес», и до сих пор там.

Однажды встретилась мне в газете заметка: президент Рейган приглашал какого-то Сорежена на высокий пост, но тот отказался. Подумалось: «Не мой ли командир?» Я его часто вспоминал. Как обнял он меня на прощанье и сказал: «Ник, после войны в России разруха, бедность. Ты мне напиши — у меня есть состояние, я помогу».

Из Калифорнии был капитан, из города Сан-Франциско… Так и не написал я ему ни разу. Не смог. И не в том дело, что попрошайничать не привык. Обидой своей не мог поделиться с американцем! Ведь он думал, что нас после войны чуть ли не за героев принимать будут. В расчет того не брал, что я в плену был. А у нас «бывший пленный» как «прокаженный» звучало — все дороги заказаны… Даже свидетельство участника войны только в 81-м выписали.

Другой раз подумаешь — грех жаловаться: в лагерь после плена не угодил, живой до сих пор. А все же иногда обидно бывает. Не за себя одного — за всех, кто не по своей вине в фашистский плен попал. Никого не предавал, Родину не забывал — за что такая немилость?

Н. Ф. Путин,

бывш. рядовой комендантского взвода штаба 13-го кк

Я кадровый, до войны служил старшим шофером в комендантском эскадроне 15-й кавалерийской дивизии Забайкальского военного округа, где начальником штаба был майор П. К. Кошевой. В 41-м он, уже полковник, стал командиром 65-й сд, воевавшей под Тихвином. Какие там были бои, известно: от полнокровной кадровой дивизии мало что осталось.