— Да, так, вероятно, и есть.

Потом она ушла за плащом, повесила его себе на палец и беспечно закинула за плечо, и он узнал в ней милую девочку из Рэдклифа, которая когда-то именно так ходила по городу.

Они прошли несколько кварталов, к ресторану «У Фердинанда», и по царившей внутри полутьме было сразу понятно, что это одно из тех мест, где ни одно из указанных в меню блюд не стоит и половины своей цены, и, судя по тому, что метрдотель обратился к ней с приветствием «Добрый вечер, Люси», она была здесь завсегдатаем.

— Раньше здесь всей этой голубизны не было, — сказал Майкл, когда ему принесли виски.

— Какой еще голубизны? — Судя по ее виду, она готова была поспорить.

— Да нет, — быстро проговорил он. — Я не имел в виду это конкретное место — просто теперь по всему Кембриджу атмосфера какая-то скользкая, ненатуральная. Всюду какой-то кэмп. Я то и дело натыкаюсь на кафе типа «Déjà Vu» или «Autre Chose». Как будто всему городу вдруг полюбились дурацкие идеи. И в Бостоне начинается то же самое.

— Стили меняются, — сказала она. — С этим ничего не поделаешь. Вечного сорок девятого нам тут не дадут.

— Ну конечно не дадут.

И он уже пожалел, что вообще завел этот разговор. Начало получилось не слишком приятное. Он опустил глаза и ни разу не взглянул на нее, пока она не заговорила первой:

— Как у тебя здоровье, Майкл?

— Душевное здоровье ты имеешь в виду? Или какое?

— И то и другое. Вообще.

— Ну, похоже, с легкими у меня не все в порядке, — сказал он, — но это уже не новость. А о том, чтобы сходить с ума, я даже и не думаю, потому что с ума тебя сводит страх, а потом в итоге сумасшествие не оставляет тебе ничего, кроме страха.

Ту же мысль он пытался донести до Сары во время их неудачного пикника, но на этот раз он, кажется, выразился яснее. А может, разница была в том, что по шторам у Люси в комнате он заподозрил, что она и сама, наверное, слегка сумасшедшая; или, может, — и это предположение было, наверное, ближе всего к истине — есть вещи, которые всегда проще обсуждать с человеком твоего возраста.

— Был момент, еще в Канзасе, — сказал он, — когда я думал, что из этого можно сделать стихотворение — высоколобое рассуждение по поводу безумия и страха, — но я эту идею забросил. Решил, что не буду. Очень уж отвратительным мне это все стало казаться. — И, только сказав «отвратительный», он понял, что это слово сказала тогда Сара. — И что самое смешное… — продолжал он, — самое смешное, что я, может, вообще не сходил с ума. Разве нельзя этого предположить? Может, Билл Брок той ночью был не просто немножко неадекватный; может, то, что он подписал эту бумагу, говорит больше о нем, чем обо мне? Не хочу на этом настаивать, но задуматься можно. И вот еще что: может быть, психиатры воображают о себе гораздо больше, чем следовало бы?

Люси, казалось, задумалась, но он не был уверен, что получит от нее какой-либо ответ, пока она не сказала;

— Думаю, я понимаю, что ты имеешь в виду. Я очень долго ходила к своему психотерапевту в Кингсли, а потом все это действительно показалось мне бессмысленным. Абсолютно бессмысленным.

— Отлично, — сказал он. — То есть я имею в виду, отлично, что ты меня понимаешь. — Потом он поднял над столом свой бокал. — Слушай… — и он подмигнул, чтобы она знала, что его предложение можно воспринимать как шутку, если ей так удобнее, — слушай, нахуй психиатрию, а?

Она очень недолго колебалась, а потом тоже подняла бокал и чокнулась с ним.

— Да, — сказала она без всякой улыбки. — Нахуй психиатрию.

Уже лучше. Можно было даже сказать, что они друг с другом поладили.

Когда официант поставил перед ними тяжелые тарелки, Майкл решил, что теперь можно уже перейти к следующей теме:

— Что привело тебя сюда, Люси? Ничего, что я об этом спрашиваю?

— Почему бы тебе не спросить об этом?

— Ну, я просто имею в виду, что не хотел влезать в твою личную жизнь.

— Вот как! Думаю, я переехала, потому что воспринимала это как возвращение домой.

— Ага, у меня тоже здесь есть ощущение дома. Но в твоем ведь случае все не так, как у меня. Ты могла бы поехать куда угодно и делать…

— Ну да, ну да: поехать куда угодно и делать все, что мне заблагорассудится. Не знаю, сколько раз мне приходили в голову эти слова. Но теперь, видишь ли, все значительно упростилось, потому что денег у меня почти не осталось. Я пожертвовала почти все.

Сразу это было не переварить. Люси без денег? За все то время, что он ее знал, он представить себе не мог такое откровение: Люси без денег. И ему даже не хотелось думать, как сложилась бы его жизнь, если бы у Люси с самого начала не было денег. Лучше? Хуже? Как знать?

— Бог мой, вот это да! Бог мой! — сказал он. — А могу я у тебя спросить, кому ты их пожертвовала?

— Я пожертвовала их «Эмнести интернешнл». — Она произнесла это название так гордо и так застенчиво, что он понял, как безмерно много эта организация для нее значит. — Ты знаешь, чем они занимаются?

— Очень примерно; только то, что читал в газетах. Но я знаю, что это достойная организация. То есть я имею в виду, нельзя сказать, что они занимаются ерундой.

— Нельзя, — сказала она. — Конечно нельзя. И я тоже стала активно в этом участвовать.

— В каком смысле «активно участвовать»?

— Ну, я участвую в работе нескольких комитетов, помогаю организовывать встречи и круглые столы, пишу для них множество пресс-релизов — такие вещи. Может быть, они отправят меня в Европу на пару месяцев; по крайней мере, я на это надеюсь.

— Хорошо. Это очень… очень хорошо.

— Понимаешь, мне эта работа нравится, — сказала Люси, — потому что она реальная. Ее нельзя отрицать, от нее нельзя отмахнуться, или высмеять, или даже отобрать. В мире есть политические заключенные. Несправедливость и притеснения есть по всему миру. Когда занимаешься такой работой, ты ни на день не отрываешься от реальности, а со всем остальным, чем я пыталась заниматься, это было не так.

— Ну да, — сказал он. — Я слышал, ты много что перепробовала.

Она слегка подняла голову, лицо у нее мгновенно напряглось, и Майклу стало ясно, что говорить этого не следовало.

— Вот как! — сказала она. — Ты слышал. И от кого же ты это слышал?

— Всего лишь от Нельсонов. И мне показалось, что они на самом деле очень по тебе скучают, Люси; они очень просили меня передать тебе привет.

— Ах да! — сказала она. — Ну, они оба мастера подколоть, правда, эти Нельсоны? Подколоть — в смысле насмехаться, я имею в виду, и в смысле бесконечного жеманного флирта тоже. Сколько лет я не могла этого понять!

— Подожди-подожди. Откуда ты взяла эти «насмешки»? Не думаю, что над тобой хоть кто-нибудь мог насмехаться. Слишком ты крута для этого.