— Возьмите и выиграйте, — сказал ей старший де Трем с кротостью. — Не мстите более невинным сыновьям за преступление отца. Бросьте эти кости, выиграйте... и простите... как я прощаю вам!

Вложив ей в руку стакан, он направил пистолета на себя. С минуту она простояла в мучительной нерешимости, дрожа от волнения, но роковой стакан, казалось, жёг ей пальцы, и она внезапно бросила его вместе с костями за окно.

— Я проиграла! — вскричала она.

Хриплое рыдание без слёз вырвалось из её груди. Однако она повторила:

— Я проиграла... или, вернее, я отказываюсь от мести. Отец мой, который был праведником, отверг бы меня, как преступницу, если бы я принесла ему в жертву другого праведника!

— Мадемуазель де Нанкрей, — сказал Робер голосом кротким, но твёрдым, — по моему убеждению, вы выиграли, и по нашему торжественному условию я тотчас должен был уплатить вам ваш выигрыш моею смертью. Вы хотите даровать мне жизнь, но принять её от вас, воплощённого духа мести, было бы недостойным меня, и все имели бы право презирать меня за такую низость. Но чтобы угрызения совести не терзали вас при виде моего трупа, я не лишу себя жизни вследствие моего проигрыша, а потому, что моя слава честного и благородного человека уничтожена вместе с этим догорающим костром.

Он указал за окно на тлеющие ещё остатки хвороста, зажжённого Валентиной. С криком ужаса она бросилась к графу Роберу и вырвала у него пистолет, который он подносил ко лбу.

— Милосердием Божьим, памятью моей матери, невинной страдалицы, — вскричала она надрывающимся голосом, — заклинаю вас... подождите одну секунду, только одну секунду! Я всё могу исправить. В вашу очередь, сжальтесь, сжальтесь надо мною!.. Не убивайте себя!

Слова эти вырывались с таким страданием из растерзанной души, что у Робера недостало мужества оттолкнуть умоляющую. Он медленно склонил голову на грудь и пошатнулся, как человек, которому внезапно нанесли смертельную рану.

Тогда Валентина де Нанкрей с отчаянием на лице и с диким взором подошла к столу, на котором стояла дорожная чернильница и разбросаны были листы бумаги. Быстро набросав несколько строк, она подписалась и подала бумагу графу Роберу, сказав слабым голосом:

— Читайте!

«Я зажгла сигнал, который должен выл служить призывом графу Суассонскому, с целью отмстить кардиналу Ришелье и Роберу де Трему. Я настоящая виновница всех проступков, приписанных полковнику и его братьям Анри и Урбену... Я мстила им за преступление их отца против моего... и теперь они невинные жертвы, а я палач.

Валентина де Нанкрей».

Когда граф Робер прочитал вслух этот обвинительный акт, две слезы, выкатившиеся из его глаз, упали на лоб, белый, как алебастр, той, которую он боготворил и которой был любим.

Подавленная страшной борьбой противоречивых чувств, она почти лежала на столе и тщетно силилась ещё раз гордо поднять голову, Валентина невольно склоняла её опять, разбитая душевно и телесно.

Анри и Урбен подошли к старшему брату.

— Граф, — сказал поручик с холодной иронией в голосе, — вы, кажется, забыли о вашей сестре!

Слова эти заставили вздрогнуть Валентину, а на Робера произвели действие электрического сотрясения.

— Ришелье ехал вместе с Камиллой и Морисом, — вскричала она с живостью, — хотя они и не видели его, кардинал постоянно наблюдал за ними и может свидетельствовать о непорочности их любви!

— Если он ещё жив! — сказал Робер, бледнея.

— Впрочем, он не мог быть покровителем Камиллы с той минуты, когда был захвачен в Нивелле, — продолжал поручик Урбен с горечью.

Полковник выбежал уже на лестницу и кричал:

— Рюскадор! Рюскадор!

При этом имени мёртвое лицо Мориса оживилось. Сжав губы, он заскрежетал зубами. Две молнии сверкнули из глаз, устремлённых на дверь.

Раздались поспешные шаги, и граф Робер вернулся в комнату вместе с Рюскадором. Но едва успел последний переступить через порог, как существо, наделённое гибкостью и стальными мускулами тигра, одним прыжком проскользнуло между тремя братьями де Тремами, сильно оттолкнув их, и с яростью бросилось на Бозона, который не устоял против страшного нападения. Но у Поликсена мускулы также были стальные. Хотя и застигнутый врасплох, он обнял противника своими длинными руками и увлёк его в своём падении. Они покатились на пол, схватившись и стараясь задушить друг друга.

— Чёрт тебя побери, мой зелёный колет! — заревел Рюскадор.

Три брата, которые прилагали все усилия, чтобы прекратить эту борьбу, наконец успели поднять на ноги сражающихся и оторвать их один от другого. Но едва Бозон стал на ноги, как выскользнул, подобно змее, из рук Анри и Урбена. Обезумев от бешенства, он выхватил свой кинжал и в свою очередь ринулся на обезоруженного Лагравера, которого Робер сдерживал с большим трудом. Морис увидел на столе возле себя заряженный пистолет и быстро схватил его одной рукой, которую успел высвободить. Когда же противник его был от него лишь в нескольких шагах, раздался выстрел. Сокольничий завертелся на одном месте, но не упал, а только разводил руками, как слепой, который ощупью пролагает себе путь.

Дуло пистолета отведено было Валентиной, которая стояла поблизости от своего кузена и закричала, схватив его за руку:

— Несчастный, вы забыли бочонок с порохом!

По счастливому случаю ни одна искра не вызвала рокового взрыва. Пуля вылетела в окно, но у Бозона всё лицо было опалено.

— Я ничего не вижу! — вскричал он, наконец обретя равновесие.

Провансалец ощупал возле себя какой-то круглый предмет и сел на него, изнемогая от невыносимой боли. Злополучный маркиз лишился своих лучших украшений — его бородка, усы, ресницы, брови и все волосы на передней части головы не существовали более. Синеватая маска покрывала его лицо, и, хотя он не полностью ослеп, его опухшие веки не могли раскрываться.

Поражающее зрелище его страдания внезапно уняло порыв ярости Мориса, и граф Робер мог спросить раненого:

— Что вы сделали с Камиллой де Трем?

— A-а! М-м! — стонал он, делая страшные гримасы. — Она была увезена этим головорезом. В Нивелле я захватил её. Чёрт возьми, как же жжёт!.. Но вот перед гнездом голубки я нахожу платок с гербом де Тремов. Что это?! Я бросаюсь к ней в комнату и... Тьфу ты пропасть! У меня тысячи огненных игл в глазах!.. Девочка сознается в своём родстве, когда я называю себя, и всё объясняется! Я привожу к вам заблудшую овцу, прося её не показываться, пока я не подготовлю вас. А теперь, когда вы все знаете, ради бога, воды, целую бочку воды, чтобы залить огонь, который жжёт мою бедную голову!

Рассказ Бозона произвёл совершенно разнородное действие на пятерых его слушателей. Морис возвращался к жизни. Кровь прилила к его щекам, он обратил влажные глаза к небу с выражением беспредельной благодарности. Валентина де Нанкрей также благодарила Бога из глубины души за спасение своей подруги детства. Каждый поступок, внушённый ей жаждой мести, становился жгучим укором совести, с тех пор как она увидела, какому жестокому, какому безбожному ослеплению поддалась. Ни за что не проклинала бы она себя более, как за бесчестие и гибель Камиллы.