Три брата отступили назад при этом неожиданном появлении, которое носило отпечаток чего-то сверхъестественного вследствие его разительного сходства с непостижимым существом, призвавшим его.

— Любезный кузен, хотя и с левой стороны[37], — сказала насмешливым тоном Валентина де Нанкрей, — сознайтесь, что вы увезли Камиллу де Трем из монастыря визитандинок и ехали с нею вместе из Парижа в Нивелль с целью просить руки этой молодой девушки у её опекунов по праву родства.

С этими словами она разразилась таким резким хохотом, что он произвёл на трёх братьев де Трем действие удара хлыстом. Все разом бросились к Лаграверу с движением, равносильным смертному приговору.

— Ещё один шаг, господа, и я выпущу из рук эту свечку, — сказала Валентина, размахивая ею над смертоносным бочонком.

Но они остановились, не слыша её слов. Морис подставил им грудь, говоря:

— Проколите моё сердце вашими кинжалами — и вы найдёте в нём любовь мою такой же непорочной, как ваша братская привязанность. Клянусь вам, сестра ваша со мной сохранила чистоту ангелов.

— Однако похищение Камиллы навсегда погубит её в глазах света, — сказала Валентина с упорством палача, который заменяет слишком слабое орудие пытки сильнейшим.

— Молчи демон! — закричал вне себя Лагравер, который от этого намёка вздрогнул, как от прикосновения раскалённого железа.

— Впрочем сама судьба преследует вас и наказывает, — продолжала неумолимая Немезида, — шайка разбойников, которые напали на кардинала в Нивелле, увлекли с собой Камиллу де Трем.

— Рюскадор! Его надо расспросить! — вскричал Анри, в отчаянии подбегая к окну.

— Я предупреждала вас, что если вы позовёте, то мы все взлетим на воздух, — сказала Валентина де Нанкрей, поднося свечку к пороху, рассыпанному по полу. — Оставайтесь тут, я хочу насладиться вашими муками. Оставайтесь в этой страшной неизвестности, дайте мне насытиться вашими терзаниями, вашим ужасом!

— Нет, решительно ты не женщина, а чудовище! — вскричал полковник, возмущённый такой адской злобой.

Она на секунду опустила свой сверкающий взгляд, но тотчас опять подняла голову:

— Я дочь Рене и Сабины де Нанкрей, убитых и обесславленных Филиппом де Тремом! Я мщу за моих несчастных родителей! — объявила торжественно наследница страдальцев.

Слова эти, раздавшиеся, как трубный глас Последнего Суда, произвели поражающее действие. Едва были они произнесены, как Робер, широко раскрыв глаза и с неописанным ужасом на лице, сперва буквально окаменел на месте, а потом, как будто придавленный к земле невыносимым бременем, скорее подполз, чем подошёл к Валентине, и упал к её ногам.

— Виконт Анри, кавалер Урбен, — сказал он глухим голосом, — следуйте примеру вашего старшего брата графа де Трема! Мы должны вымолить прощение представительницы рода Нанкреев, потому что на смертном одре отец наш сознался мне в своём страшном преступлении...

очь Рене де Нанкрея стояла с торжествующим видом, и красноватый отблеск свечи, которую она держала в руке, придавал её лицу какой-то сверхъестественный, как бы отпечаток духа тьмы. Робер, распростёртый у её ног, казался одним из несчастных, обольщённых сатаной, которые тщетно умоляют его не брать их души. Между тем Урбен и Анри стояли друг возле друга более раздражённые, чем унылые. Они, по-видимому, возмущались как против победы их гонительницы, так и против унижения их старшего брата. Морис, снова впавший в своё ледяное оцепенение, имел вид мёртвого, вышедшего из могилы, чтобы служить свидетелем этой страшной обвинительницы, над которой, казалось, витали тени её умерщвлённых родителей.

Граф де Трем поднял свою склонённую голову и повторил братьям:

— Следуйте моему примеру, молите о прощении ту, которую отец наш сделал сиротой!

— Никогда я не унижусь перед коварным созданием, которое с такою низостью сгубило нас, — сказал кавалер Урбен.

— Которое обесчестило нашу сестру ещё с большей низостью, — договорил Анри.

— Знаете ли вы, что сделал Филипп де Трем с Рене и с Сабиной де Нанкрей? — возразил Робер, привстав на одно колено. — Рене де Нанкрей был его благодетелем и другом... Он умертвил Рене возле трупа его жены, которую хотел обесчестить.

— Вы читали рукопись вашего отца, свидетельствуйте о истине этих слов, — обратилась Валентина к Лаграверу с торжественным видом.

— Это записано в дневнике, — произнёс Морис, выведенный из оцепенения грозным призывом.

— Сознание не полно, — продолжала она. — Говорите, граф Робер! Что сделал ещё Филипп де Трем, чтобы отнять честь у моих родителей вместе с их жизнью?

Полковник колебался. Крупные капли пота, выступившие у него на лбу, и слёзы капали на пол, над которым он склонил голову.

— Тот, имя которого мы носим, — сказал он наконец надрывающимся голосом, — был причиной поражения под Монтобаном. С адским искусством он обвинил в своём преступлении кавалера Рене... и труп невинного был повешен на виселице за государственную измену, тогда как протестанты прокляли его память за гнусный обман.

— Свидетельствуйте и в этом, племянник страдальца! — повторила Валентина грозно.

— Измена Иуды записана в дневнике моего отца, вместе с убийством Каина, — ответил Лагравер.

— А теперь, братья, — сказал Робер с тоской в голосе, — будете ли вы умолять последнюю представительницу рода де Нанкреев простить роду де Тремов? Дети отверженца должны молить дочь мученика, чтобы она в свою очередь просила его смягчить свой гнев и правосудие Божье.

— Ни пощады, ни жалости, ни прощения! — вскричала неумолимая Валентина, не дав Анри и Урбену время повиноваться старшему брату или восстать против его воли. Если бы у меня были дети, я научила бы их смертельно ненавидеть ваших. Вас помиловать?! Разве вы не понимаете, что я мечтала о мести более полной, более ужасной! Есть доказательство преступления вашего отца! Я надеялась сделать его известным всей Франции, прах благородного Рене занял бы своё место в Капитолии, а останки гнусного Филиппа де Трема свергли бы с Тарпейской скалы! Чтобы добиться этого апофеоза невинного страдальца и посмертной казни гнусного изменника от могущественного Ришелье, я вкралась в ваше доверие и выдала вас министру! Подлая политика похитила у меня это окончательное торжество. Благодаря ей ненавистное имя де Тремов не будет втоптано в грязь. Пользуйтесь же этим ограждением от всеобщего презрения, и пусть вашим наказанием будет то, что я даровала вам жизнь. Живите для позора, что моя женская рука пощадила вас, живите, чтобы проклинать самих себя, сыновья отверженного Небом!

Бросив эти свирепые проклятия в лицо своих врагов, дочь страдальцев поставила на стол свечку, которую до тех пор не выпускала из рук. Как только она этим движением отказалась от своей грозной власти, Урбен медленно подошёл к ней и схватил за руку с холодной яростью.