когда в прошлом году они оккупировали Мадрид, Маэстре играл заметную роль в ловле противников режима. Не только коммунистов, но и людей, которые всего лишь хотели мирной жизни, имея свою долю в достоянии страны. — София плакала, по ее щекам текли слезы. — Чистки, так они это называли. Ночь за ночью со стороны кладбища на востоке города слышались выстрелы. И до сих пор иногда слышатся. Они взяли этот город, как оккупанты, и так же держат его в руках. Фалангисты хозяйничают в нашем городе…

Они оказались в более тихом месте. София вдруг остановилась. Она глубоко вдохнула и вытерла лицо платком. Гарри стоял и смотрел на нее. У него не было слов.

Прикоснувшись к его руке, София сказала:

— Я знаю, ты пытаешься понять. Но я увидела, как ты разговариваешь с этой тварью. Ты приехал в этот… в этот ад… из другого мира, Гарри. Побудешь здесь какое-то время и вернешься назад. — Она склонила голову набок. — Отведи меня к себе, Гарри, займемся любовью. Я не хочу больше разговаривать.

Они пошли дальше молча, добрались до площади Каскорро, где начинался рынок.

Пробираясь по ней, Гарри думал: «Что, если я смог бы забрать ее отсюда, увезти в Англию? Но как? Она ни за что не оставит мать, Энрике и Пако, а как мне взять с собой и их?»

София шла впереди, прокладывая себе путь сквозь толпу, сильная и непреклонная, но такая маленькая и уязвимая в этом городе, где заправляли генералы, которых с помощью рыцарей Святого Георгия подкупали Хор и Хиллгарт.

Глава 33

Погода на Тьерра-Муэрта ухудшилась. Однажды утром лагерь проснулся, а вокруг все покрыто снегом, даже крутые крыши караульных вышек. По пути в горы, к каменоломне, снег лежал глубокий, он попадал в стоптанные башмаки заключенных, и у них промокали ноги. Берни вспомнил, как в детстве мать говорила, что в мороз нельзя ходить с мокрыми ногами, это верный способ подхватить простуду. Он засмеялся в голос. Пабло обернулся и посмотрел на него как на сумасшедшего.

Заключенные остановились передохнуть в том месте, откуда, если позволяла погода, открывалась Куэнка. Сегодня, однако, не было видно ничего, только коричневое ущелье между белыми вершинами да холодное молочно-белое небо.

— Шевелитесь, ленивые скоты! — крикнул охранник.

Узники затопали ногами, чтобы разогнать кровь, и снова выстроились в колонну.

Винсенте умирал. Начальство уже насмотрелось смертей, чтобы понимать, когда человек находится на последнем издыхании, и перестало отправлять его на работы. Последние два дня он лежал на нарах в бараке, то приходя в сознание, то погружаясь в беспамятство. Пробуждаясь, он всегда просил пить и говорил, что голова и горло у него в огне.

Той ночью с запада подул сильный ветер, он принес с собой тяжелый дождь со снегом, от которого снежный покров на земле подтаял. Дождь не утих и наутро, ветер гнал его по двору косыми струями. Заключенным сказали, что сегодня работы не будет.

«Охранникам не улыбается провести день на такой погоде», — подумал Берни.

Ненастье продолжалось. Узники остались в бараках. Играли в карты, чинили одежду, читали католические брошюрки или «Аррибу». Иного им не дозволялось.

Берни знал, что пару дней назад состоялось собрание ячейки коммунистов, где обсуждали его. С тех пор бывшие товарищи по партии избегали контактов с ним, даже Пабло, но какое решение они приняли, Берни не сообщили. Видимо, ждали, пока умрет Винсенте, из милости давали короткую передышку.

Адвокат проспал все утро, но к полудню проснулся. Он издал хриплый стон. Берни лежал на нарах, но тут же встал и склонился над другом. Винсенте страшно исхудал, обведенные черными кругами глаза глубоко запали.

— Воды… — просипел он.

— Я принесу, подожди минутку.

Берни надел свою старую латаную-перелатаную армейскую шинель и вышел под дождь, морщась от полетевших ему в лицо крупных холодных капель. В бараках никакой воды не было, поэтому он аккуратно опорожнял свое ведро, в которое справлял малую нужду, и оставлял его на ночь снаружи под дождем. Оно было почти полным. Берни занес его в барак, зачерпнул немного воды оловянной кружкой, потом осторожно приподнял голову Винсенте, чтобы тот мог напиться.

Лежавший на соседних нарах Эстабло захохотал во все горло:

— Эй, англичанин, ты поишь беднягу своей мочой?

Винсенте откинулся на спину; даже усилие, необходимое, чтобы утолить жажду, изматывало его.

— Спасибо.

— Как ты?

— Все болит. Скорее бы это кончилось. Думаю, для меня больше не будет ни каменоломни, ни воскресных месс. Я так устал. Готов к вечному покою.

Берни ничего не ответил.

— Только что мне снилось, как мы впервые попали сюда, — слабо улыбнулся Винсенте. — Ты помнишь тот грузовик? Как его трясло.

— Да.

Попав в плен, Берни много месяцев просидел в тюрьме в Сан-Педро-де-Карденья, где проводили первые психиатрические тесты. К тому моменту большинство пленных англичан репатриировали по дипломатическим каналам, но не его. Потом, в конце 1937-го, Берни перевели в лагерь Тьерра-Муэрта вместе со смешанной группой испанцев и иностранных узников, которых считали политически опасными. Берни размышлял, не из-за членства в партии ли посольство не подавало прошений о его освобождении? Мать наверняка пыталась вызволить его, когда узнала, что он в плену.

Их везли в Тьерра-Муэрта на старых армейских грузовиках, и Винсенте оказался прикован наручниками к скамейке рядом с ним; он спросил Берни, откуда тот, и вскоре они уже увлеченно спорили о коммунизме. Берни нравилось своеобразное чувство юмора Винсенте, он всегда симпатизировал интеллектуальным буржуа.

Через несколько дней по прибытии в Тьерра-Муэрта Винсенте нашел Берни. Адвоката откомандировали помогать администрации с горой документов, связанных с водворением пленных в новый лагерь. Берни сидел на скамейке во дворе. Винсенте пристроился рядом и, понизив голос, сказал:

— Помнишь, ты говорил, что другие английские заключенные отправились домой? Ты думал, посольство не занимается твоей судьбой, потому что ты коммунист?

— Да.

— Дело не в этом. Я сегодня заглянул в твое досье. Англичане считают тебя погибшим.

— Что? — изумился Берни.

— Когда тебя взяли в плен при Хараме, как именно это происходило?

— Некоторое время я был без сознания. — Берни сдвинул брови. — Потом меня подобрал фашистский патруль.

— Тебе задавали обычные вопросы? Имя, гражданство, политическая принадлежность?

— Да, задержавший меня сержант что-то записывал. Скотина! Он собирался пустить меня в расход, но капрал отговорил его — сказал, мол, могут быть проблемы, так как я иностранец.

Винсенте медленно кивнул:

— Похоже, он еще бо́льшая скотина, чем ты думал. Сведения о плененных во время боевых действий иностранцах положено направлять в посольства. Но, судя по твоему досье, тебя записали испанцем, и военный суд дал тебе двадцать пять лет тюрьмы, как