— Через несколько дней, дочь моя, когда ты хоть немного восстановишь силы, — покачала головой Жасмин. — А пока тебе нужно отдыхать и побольше есть. Позволь мне поухаживать за тобой.

— Похоже, мне ничего другого не остается, — с горечью обронила Отем.

Она съедала все, что ставили перед ней. Пила исцеляющие зелья и настои. Спала. И ни разу не заплакала. Ей казалось, что сердце превратилось в камень.

Через несколько дней к ней допустили детей. Мадлен и Марго теперь говорили на безупречном английском, хотя несколько часов в день уделяли французскому.

— Мы видели нашего братца, пока его не положили в землю, мамочка, — трещала Мадлен. — Он такой хорошенький! Обидно, что он не вырастет и не поиграет с нами! Тебе тоже его жалко?

Она прилегла рядом с матерью. Марго устроилась с другого бока.

— Тебе жалко, мамочка? — подхватила она.

— Очень, — кивнула Отем.

— Бедный маленький Луи, — пропищала Мадлен, покачивая головой.

— Бедный Луи, — повторила Марго.

— У него будет своя плита, — важно объявила Мадлен. — Бабушка говорит, что там будет написано: «Людовик Карл Стюарт, рожден и скончался двадцатого августа 1661 года».

И рядом изобразят ангела.

— Ангел, ангел, ангел, — пропела Марго.

— Да помолчи же, муха надоедливая! Я рассказываю! — раздраженно оборвала Мадди.

— Не нужно так называть сестру! — укорила Отем, едва сдерживая смешок. До чего же Мадди находчива! — Она — Маргерит Луиза, или просто Марго.

— Она приставала, мамочка, — пожаловалась Мадди. — Вечно ходит за мной по пятам! И с ней скучно! Она еще слишком мала!

— Вы сестры, — объясняла Отем, — и должны любить и защищать друг друга. Больше у вас никого нет, кроме меня, конечно. А теперь ступайте. Маме нужно отдохнуть.

— А папа говорит, что у нас будет свой красивый дом, — объявила Мадди, слезая с постели. — И пони тоже. Еще папа сказал, что он самый счастливый человек на земле, потому что в Гарвуд-Холле будут жить три прекрасные дамы и таких ни у кого нет! Марго, правда хорошо снова получить папу?

Марго с готовностью закивала.

— Я хочу черного пони, — пролепетала она, и сестры, взявшись за руки, удалились, оставив потрясенную Отем размышлять над только что сказанным.

Папа — это, конечно, Габриел Бейнбридж. Как он посмел внушать ее детям нечто подобное? Она не обещала выйти за него замуж и скорее всего не выйдет. И не нуждается ни в его титуле, ни в доме. Построит свой собственный, и пропади пропадом все титулы! Она все еще маркиза д'Орвиль, и этого довольно!

Первого сентября Отем наконец почувствовала в себе силы встать и одеться. Потом с помощью Лили и Оран она вышла из дома и побрела к семейному кладбищу. Там, усевшись на мраморную скамью, велела служанкам оставить ее.

— Но как вы вернетесь? — возмутилась Лили. — Вы ни за что не добрались бы сюда, не будь меня и Оран!

— Я хочу побыть одна, — настаивала Отем. — Идите!

Возвращайтесь позже, но пока оставьте меня в покое.

Женщины поспешили прочь. Лили что-то сердито бормотала себе под нос насчет некоторых упрямиц, которых ничему не научишь.

Отем сидела не шевелясь. Сентябрьское солнышко пригревало спину. Крошечный холмик рядом с могилой прабабки уже порос травой. Плита, разумеется, еще не была готова.

Двое сыновей, и оба мертвы. Росли в ее чреве, и вот чем все кончилось. А она даже не была на их похоронах. Лежала без сил, отчаянно пытаясь забыться, не чувствовать боли, пока ее детей хоронили другие. Посторонние. Сын Себастьяна даже не был окрещен, хотя про себя она всегда звала его Мишелем. Но Луи, ее маленький Луи, которого она родила! Потерять его в последний момент! Немыслимо! Как могло такое случиться? Неужели Господь наказывает ее? Почему же не маму? Почему Чарли тоже не родился мертвым? Или, как любит повторять мама, это судьба и ей не дано рожать живых мальчиков? Ведь дочери живы и здоровы!

Она не замечала Габриела, молча стоявшего у дерева.

Странно, что Отем заплакала лишь однажды, когда поняла, что ребенок мертв. Разве она так бессердечна? Отем не делала секрета из того, что всеми силами старалась занять место Барбары Палмер и решилась родить ребенка ради титула.

Теперь ребенок навеки потерян. Неужели он был для нее только средством достичь цели? Так жестока, так равнодушна…

Вдруг до него донесся непонятный звук. Совсем тихий.

Еле слышный.

И тут словно плотину прорвало. Прерывистые всхлипы сменялись почти звериным воем, в котором было столько боли и тоски, что у него сжалось сердце. Значит, она не такая бесчувственная, какой хочет казаться.

Только сейчас Габриел понял, что Отем натура куда более утонченная.

Он уже хотел подойти к ней и утешить, но вспомнил, что она не желает никого видеть. Не готова разделить свою скорбь ни с ним, ни с кем другим.

Герцог Гарвуд исчез, опасаясь, что Отем может каждую минуту его заметить.

Вечером она спустилась к ужину и немедленно подошла к Габриелу.

— Сэр, — прошипела она, — кто дал вам право внушать моим дочерям, что вы их отец?

— Я, — поспешно вставила Жасмин. — Лучше, если девочки сразу признают Габриела.

— Я никогда не обещала стать его женой, — бросила Отем. — Если решу, что не желаю стать герцогиней Гарвуд, девочки окончательно запутаются. Особенно когда я действительно найду себе мужа. Не тебе давать подобные разрешения, мама!

— Ты очерствела и стала невыносимо упрямой, — заметила Жасмин.

— Я сама себе хозяйка, мама, — незамедлительно ответила дочь.

— Я женюсь только на той, кто меня полюбит, — спокойно объявил герцог.

— А я выйду замуж только за того, кто любит меня, — отговорилась Отем.

— Но я люблю тебя. Разве не помнишь тот день, когда родился Луи? Я признался в своих чувствах.

— Не помню, — обронила Отем, хотя в памяти немедленно всплыла душераздирающая сцена. Она залилась предательским румянцем.

— Что ж, мадам, могу только повторить, что люблю вас, хотя не могу понять почему. Вы сварливы и норовисты и в то же время очаровательны и красивы. Я совершенно сбит с толку, но все же люблю вас.

— Сварлива? Норовиста? Вижу, у вас совершенно нет опыта в ухаживании, сэр, — отрезала Отем.

— Зато у вас было чересчур много поклонников и огромный опыт в любовных делах. Остается надеяться, что вы научите меня, как лучше вам угодить, и наконец вспомните о приличных манерах и вежливости, — без обиняков заметил Бейнбридж, хотя глаза его улыбались.

Отем рассерженно вспыхнула.

— Джентльмен никогда не указывает женщине на ее недостатки! Если, разумеется, стремится ей угодить, — сказала она, раздвинув губы в хищной улыбке.