Когда Россия, продолжал император, ответила молчанием на австрийское посредничество перед началом теперешней кампании, то у императора Франца не оставалось больше сомнений насчет честолюбивых замыслов императора Александра. Он твердил об этом императору Наполеону в Дрездене несколько раз.

Император беспрестанно повторял, что Австрия желает восстановления Польши и нисколько не держится за оставшуюся у нее часть Галиции; когда заключался Венский мир[253], Австрия, по его словам, отдала бы все миллионное население Галиции за любую часть Иллирии или за несколько кусков земли на Инне. Это может быть сделано, говорил император, когда он захочет[254]. Его тесть добивался этого в Дрездене, и возможно даже, что он приехал туда именно в надежде устроить это дело; но император хотел сначала выяснить настроения литовцев, хотел сам увидеть, могут ли поляки вновь сделаться и оставаться независимой нацией. Исходя из этих соображений, император до сих пор не давал полякам полной свободы, и события показали, что он поступил правильно. Он вскоре увидит, достойны ли поляки независимости, то есть обладают ли они как нация теми качествами, которые проявляют как отдельные лица, и покажут ли они, что несчастья лучше закаляют мужественные души, чем благополучие. На эту тему он будет беседовать в Варшаве; он расскажет полякам обо всех наших бедствиях и даже обо всех грозящих им опасностях, но вместе с тем он объяснит им, какие перспективы открываются перед ними, если польская нация окажет ему поддержку.

Я заметил императору, что недостаток единства среди поляков и недостаток усердия с их стороны, на который он жалуется, объясняется, несомненно, тем, что слишком долго оставлял их в неведении насчет их будущего; строго говоря, нет пределов тем жертвам, которых требуют от них; бедное герцогство, давно уже обремененное всевозможными поборами, по-видимому, истощено, и даже наиболее богатые люди не получают ни гроша дохода; я всегда понимал, как выгодно восстановить Польшу и создать буферное государство; эта цель, как я уже имел честь однажды говорить императору, может оправдать войну с Россией; но вот уже несколько лет, как в его словах, касающихся Польши, и в мерах, которые принимаются якобы для ее восстановления, я, как и многие другие лица (в том числе и поляки, которые не осмеливаются объясняться с ним столь же откровенно, как я), не вижу ничего, кроме стремления добиться таким путем совсем другой цели, причем Польша является только политической и военной вехой на пути к ней. Вместе с тем я заметил шутя, что его рассказ о дрезденских беседах с императором Францем, о его отказе возвратить Францу Иллирию и, наконец, обо всех переговорах между герцогом Бассано и Меттернихом доказывает мне, что он хочет остаться хозяином положения и сохранить в своих руках возможность в зависимости от обстоятельств дать или не дать что-нибудь Австрии и во всяком случае хочет иметь возможность воспользоваться поляками и подать им надежду, чтобы воодушевить их, не принимая в то же время на себя достаточно определенных обязательств, которые могли бы послужить препятствием для его дальнейших проектов или помешать ему действовать применительно к обстоятельствам. Я добавил, что, как только Польша будет восстановлена, она не очень будет стараться доставлять нам солдат для похода в Испанию. Наконец, всякому совершенно ясно, что он компенсировал бы Австрию за отказ от ее претензий в польском вопросе и провозгласил бы восстановление Польши, если бы он действительно руководствовался теми великими европейскими интересами, которые требуют создания буферного государства[255].

Император улыбнулся и сказал:

– Вы занимаетесь такими же политическими вычислениями, как и англичане. Но каким образом, – с живостью добавил он, – можно было заключить мир с Россией, если она не захочет уступить Литву? Я не мог бы воевать всю жизнь для достижения этого результата. Конечно, я желал бы восстановления Польши, но не с таким королем во главе ее, который трепетал бы перед Россией и через два года отдался бы под ее покровительство. С выборным королем это государство не может существовать. Оно не гармонирует с остальной Европой. А при наследственном короле соперничество знатных фамилий снова привело бы к расчленению Польши. Думаете ли вы, например, что литовцев устраивал бы Понятовский? Возможности петербургского двора и покровительство государя великой империи всегда были бы более привлекательны, чем маленький двор г-жи Тышкевич[256] в Варшаве. Надо присоединить к Польше новые области, сделать из нее большое государство. Нужно дать ей Данциг и морское побережье, для того чтобы страна могла вывозить свои продукты. Польше нужен государь-иностранец: поляк возбуждал бы слишком много зависти. Наметить заранее этого государя-иностранца значило бы ослабить рвение поляков, так как они сами не слишком хорошо знают, чего хотят. Чарторыйские, Потоцкие, Понятовские и многие другие не знают меры своим претензиям. Мюрат подошел бы им, но у него так мало в голове! Жером, о котором я думал, обладает только тщеславием; он всегда делал только глупости. Он покинул армию, чтобы не оказаться под начальством Даву, как будто он не обязан своим троном битве под Ауэрштедтом! Он плохо держал себя в герцогстве Варшавском, когда проезжал через него. Моя семья никогда мне не помогала. У моих братьев столько претензий, как если бы они могли говорить о себе: «наш отец король»…

Внезапно прервав свою речь, император спросил меня:

– Кого бы вы назначили королем?

Я ответил, что так как я до сих пор не делал королей, то не могу так внезапно высказаться по этому вопросу.

Император расхохотался и сказал, что выбор в данном случае очень труден. Я ответил, что согласен с его мнением, тем паче что водворение его династии на этом троне было бы лишним поводом для беспокойства в Европе; мне кажется, что теперь весьма трудно сохранять хоть какие-либо надежды на этот счет; при всяком положении вещей государь из его семьи на польском троне был бы всегда лишним препятствием для заключения мира с Англией, хотя создание этого буферного государства политически должно быть выгодно ей.

– С этой точки зрения вы правы, – сказал император. Разговор незаметно перешел на события прошедшего времени, коснулся Пруссии и Тильзитского мира. Я сказал императору, что, на мой взгляд, в Тильзите надо было не подвергать Пруссию разгрому, а наоборот, воссоздать ее хотя бы под именем королевства Польши, если он считал полезным возродить эту державу; в Тильзите он разрушил Пруссию – буферное государство, которое так полезно было бы сохранить в центре Европы; на его месте я великодушно простил бы Пруссию и восстановил бы ее в масштабе большого государства, и притом без содействия России, для того, чтобы вовлечь ее в свою систему, и это неминуемо случилось бы, если только придать Пруссии характер польского государства.