То же будет и с последующей несостоятельной философией. Допустим, что кто-то теперь осмеливается на поиск объяснительных теорий о причине человеческого счастья. Счастье — это состояние постоянного решения проблем, предполагает он. Отсутствие счастья вызвано хроническим провалом попыток их решить. А само решение проблем зависит от знания, как это сделать; таким образом, помимо внешних факторов, отсутствие счастья вызвано незнанием, как что-либо сделать. (Читатели могут распознать в этом частный случай принципа оптимизма.)

Интерпретаторы описанного выше исследования, говорят, что оно опровергает теорию счастья. Не более чем 50 % отсутствия счастья может быть вызвано незнанием, говорят они. Другие 50 % вне нашей власти — они предопределяются генетически, а значит, не могут зависеть от того, что мы знаем или во что верим, до появления соответствующих методов генной инженерии. (Следуя такой же логике в примере с рабством в США, можно заключить, что, скажем, в 1860 году то, будет ли человек рабом, на 95 % определялось генами, а значит, политические силы не могли это исправить.)

В этот момент — при переходе от «наследуемого» к «генетически предопределённому» — в этом лишённом объяснений психологическом исследовании правильные, но неинтересные результаты превратились в нечто весьма захватывающее. Ведь был затронут реальный философский вопрос (оптимизм) и научный вопрос о том, как мозг порождает психические состояния — квалиа. И всё это проделано без каких-либо знаний о них.

«Но постойте, — говорят те, кто интерпретирует исследование, — пусть мы не можем сказать, закодировано ли в каких-нибудь генах счастье (или его часть). Но какая разница, как гены этого добиваются — за счёт хорошего внешнего вида или как-то ещё? Эффект-то есть».

Эффект есть, но наш эксперимент не позволяет определить, насколько можно повлиять на него, не прибегая к генной инженерии, а просто зная как. Потому что то, как эти гены влияют на счастье, может и само зависеть от знания. Например, на то, что люди считают «хорошим видом», может повлиять смена культур, и из-за этого изменится, становятся ли люди счастливее за счёт наличия определённых генов. Наше исследование не позволяет спрогнозировать, может ли случиться такая перемена. Аналогично, оно не скажет нам, будет ли когда-либо написана книга, которая убедит некоторую часть населения в том, что всё зло — от недостатка знаний, а знание создаётся путём поиска разумных объяснений. Если некоторые из этих людей в результате создадут больше знания, чем было бы без книги, и станут счастливее, чем были бы, то часть тех 50 % счастья, которые во всех предыдущих исследованиях считались «генетически предопределёнными», больше не будет таковой.

Те, кто интерпретируют исследование, могут ответить, что в нём доказано, что такой книги не может быть! Безусловно, никто из них не напишет такую книгу и не придёт к такому тезису. Таким образом, несостоятельная философия породит несостоятельную науку, которая задушит рост знания. Заметим, что эта форма несостоятельной науки вполне может соответствовать всем лучшим практикам научного метода, таким как корректная рандомизация, правильно подобранная контрольная группа, аккуратный статистический анализ. Она может следовать всем формальным правилам «о том, как избежать самообмана». Но прогресса не будет, потому что к нему никто не стремится: теории, не опирающиеся на объяснения, могут лишь защитить существующие, неразумные объяснения.

То, что в описанном мною вымышленном исследовании результат выглядит поддерживающим пессимистическую теорию, не случайно. Теория, предсказывающая, насколько счастливы (возможно) будут люди, не может, по-видимому, учесть последствия создания знания. Таким образом, какова бы ни была степень влияния создания знания, эта теория остаётся пророчеством и поэтому будет склоняться к пессимизму.

Бихевиористские исследования человеческой психологии должны по своей сути вести к дегуманизирующим теориям человеческой природы. Ведь отказ считать разум причинным фактором эквивалентен рассмотрению его как нетворческого автомата.

Бихевиористский подход равно бесполезен и применительно к вопросу о том, есть ли у некоего существа разум. Я уже критиковал его в главе 7 при обсуждении теста Тьюринга. То же верно и для споров о разуме животных, таких как вопросы легальности охоты на животных и их разведения, которые проистекают из философских дискуссий о том, ощущают ли животные квалиа, аналогичные тому, что возникают у человека от страха или боли, и если да, то каким животным это доступно. В настоящее время наука мало что может сказать по этому вопросу, потому что пока нет объяснительной теории для квалиа, а значит, нет способа определить их экспериментально. Но это не мешает правительствам пытаться передать эту политически щекотливую тему под предположительно объективную юрисдикцию экспериментальной науки. Так, например, в 1997 году зоологам Патрику Бейтсону и Элизабет Брэдшоу Национальным трестом[84] было поручено определить, страдают ли олени, когда на них охотятся. В своём отчёте учёные написали, что да, потому что охота — «это большой стресс… она утомительна и мучительна». Однако это предполагает, что измеримые величины, обозначенные словами «стресс» и «мучение» (такие как уровни ферментов в крови), показывают присутствие квалиа с такими же названиями, а это точно соответствует тому, что пресса и народ предполагали узнать в результате проведения этого исследования. Через год организацией Countryside Alliance, занимающейся в Великобритании вопросами сохранения сельского уклада жизни, было начато исследование, посвящённое тому же вопросу и проводимое под руководством ветеринарного физиолога Роджера Харриса, который пришёл к выводу, что уровни этих величин схожи с теми, что вырабатываются у человека, но только не когда он страдает, а когда, например, с удовольствием смотрит футбол. Бейтсон аккуратно ответил, что ничто в отчёте Харриса его собственному отчёту не противоречит. Но это потому, что ни одно из исследований не имело никакого отношения к рассматриваемому вопросу.

Эта форма избегающей объяснений науки — попросту разновидность несостоятельной философии, замаскированной под науку. Её результатом становится подавление философской дискуссии о том, как нужно обращаться с животными, за счёт создания впечатления, будто данный вопрос разрешён научным образом. В реальности у науки нет и не будет доступа к этому вопросу, пока не будет открыто объяснительное знание о квалиа.

Другая причина, по которой наука, лишённая объяснений, задерживает прогресс, — нарастание ошибок. Я приведу один достаточно необычный пример. Допустим, вам поручили оценить, сколько людей ежедневно в среднем приходит в городской музей. Музей расположен в большом здании со множеством входов. Вход в музей бесплатный, поэтому обычно посетителей не считают. Вы набираете себе помощников. Им необязательно обладать какими-то особыми знаниями или опытом; на самом деле, как станет ясно, чем меньше они знают, тем лучше будут результаты.