«Я сказал президенту, – писал он 2 сентября 1941 г. в меморандуме «для самого себя», – что не только Черчилль, но и все члены его кабинета и все англичане, с которыми я говорил (речь шла о пребывании Гопкинса в Лондоне в июле 1941 г. – В.М.), уверены, что в конце концов мы вступим в войну, но что стоит им убедиться в обратном, как настанет самый критический момент войны, чем могут воспользоваться английские умиротворители для усиления давления на Черчилля» {1}. Никто не знает, что ответил на это взволнованное предупреждение своего главного советника президент, но 11 сентября, воспользовавшись инцидентом в Северо-Западной Атлантике (в нем участвовали германская подводная лодка и американский эсминец «Гриер»), Рузвельт выступил по радио с заявлением о том, что американский военный корабль стал жертвой нападения, и об изменении политики США «в водах, которые мы (США. – В.М.) рассматриваем как исключительно важные для нашей обороны». Американские корабли и самолеты получили приказ без предупреждения атаковать германские и итальянские суда, главное же – им разрешалось конвоировать суда других стран. Фактически военно-морской флот получил приказ о начале необъявленной войны против Германии в Атлантике.

Изоляционисты в конгрессе потребовали немедленного проведения расследования инцидента с «Гриером», и, хотя во всей этой истории было много неясного, никто в стране не настаивал на изменении объявленной Рузвельтом политики. В Белом доме смогли убедиться, как резко в положительную сторону изменилось отношение самых различных кругов американской общественности к военному сотрудничеству с Англией и Советским Союзом. Так, в проведенном в октябре 1941 г. по запросу Белого дома специальном исследовании отмечалось: «Политика администрации в отношении транспортировки морем военных материалов России получила поддержку значительного большинства газет по всей стране. Хотя существуют различия в подходе к этому вопросу, тем не менее нет ни единого географического региона в стране, где бы мнение газет в главном и основном расходилось – все они озабочены преимущественно тем, как оказать содействие русскому сопротивлению, и настойчиво добиваются увеличения американского вклада в это сопротивление. Оппозиция помощи России ограничена в основном очень небольшим меньшинством крайне изоляционистски настроенных газет, которые возражают и против помощи Англии, а также прессой, близкой к церковным кругам» {2}. Как само собой разумеющееся были восприняты распространение Закона о ленд-лизе на СССР и «модификация» Закона о нейтралитете, фактически означавшая его отмену.

Перемены в настроениях ощущались повсеместно и во всех слоях американского общества, снизу доверху. Митинги солидарности с воюющими против нацистской Германии Советским Союзом и Англией собирали десятки тысяч людей.

Рабочее движение в США первым откликнулось на призыв левых сил оказать всю необходимую помощь странам, воюющим против фашизма. С оговорками вроде того, что Советский Союз не является желательным союзником «свободного мира» и что военное сотрудничество с ним продиктовано только «исторической целесообразностью», это сделал в октябре съезд АФТ. Собравшийся вслед за тем в ноябре съезд КПП открыто и искренне заявил о своей солидарности с народами Англии, Советского Союза и Китая, не уснащая свою резолюцию заявлениями о двойственной природе коммунизма, превосходстве «американской системы» и поучениями в адрес других стран {3}.

В дни грозной опасности летом и осенью 1941 г. большая часть антифашистски настроенных общественных сил США заявила о своей солидарности с народами, ставшими жертвами агрессии стран «оси». Сенатор-демократ Мэррей, совершив поездку по стране, убедился, что широкие массы населения, в том числе рабочие и фермеры, поддерживали политику оказания всей возможной помощи Англии, Советскому Союзу и Китаю. «Американцы, – писал он, – все более решительно отказываются от поддержки изоляционистов… Народ высказывается за проведение самой энергичной антинацистской политики» {4}. «От имени союза художников Америки, – писал Рокуэлл Кент 13 августа 1941 г. во Всесоюзное общество культурных связей с заграницей СССР, – я шлю вам сердечные приветствия и заверения, что мы делаем все от нас зависящее с тем, чтобы расширить все виды помощи Советскому Союзу в это кризисное время» {5}.

Складывалась почти парадоксальная ситуация. Большинство американцев, излечившихся от хронической болезни изоляционизма, оказались бо€льшими «католиками, чем сам Папа». Президент, истративший массу энергии с тем, чтобы убедить своих соотечественников в пагубности нейтралитета, оказался в конце процессии, не рискуя сделать решающий шаг, хотя каждое его выступление фактически могло дать Гитлеру повод начать превентивную войну. В связи с реальной атакой немецкой субмарины У568 на другой американский эсминец «Кирни», повлекшей жертвы, Рузвельт 27 октября 1941 г. выступил с одной из самых воинственных своих речей. «Америка подверглась нападению, – заявил он, – «Кирни» не просто военный корабль. Он принадлежит каждому мужчине, каждой женщине и каждому ребенку… Мы, американцы, покинули наши палубы и заняли места у орудий» {6}. Все ждали обращения Рузвельта к конгрессу с декларацией об объявлении войны. Ничего подобного не последовало. Ровно через три дня немцы потопили эсминец «Реубен Джеймс». Погибло 115 моряков. И вновь Рузвельт уклонился от принятия мер возмездия. Америка формально оставалась нейтральной, вне войны. Ждали следующего «инцидента»?

И только 7 декабря 1941 г. после внезапного нападения японской авиации на американскую военно-морскую базу в Пёрл-Харборе на Гавайях США из нейтральной страны превратились в воюющую, причем в считаные дни число их врагов утроилось: 11 декабря 1941 г. войну Соединенным Штатам объявили Германия и Италия. Попытка Вашингтона оттянуть неизбежную войну с Японией путем урегулирования разногласий, в том числе и за счет интересов третьих стран, ничего не дала. «Умиротворение» агрессора и здесь, в Южной Азии и на Тихом океане, увенчалось трагическим фиаско.

Внезапная атака японцев на Пёрл-Харбор обросла материалами расследовательских комиссий, воспоминаниями и легендами, из которых многие «дознаватели» и сейчас извлекают компромат на Рузвельта: президент якобы спровоцировал ее своей бездеятельностью и выжиданием с тем, чтобы втащить Америку в войну. Все эти обвинения немногого стоят и легко опровергаются боязнью Рузвельта получить войну сразу на двух океанах – Атлантическом и Тихом, против флотов Германии и Японии. Но есть и серьезные документы о подготовке атаки на Пёрл-Харбор, которые в силу разных причин были проигнорированы ближайшим окружением Рузвельта, хотя достоверные сведения о них поступили в военное и военно-морское министерства до 7 декабря 1941 г. Одним из источников этих сведений был бывший белогвардейский офицер Иван Лебедев, эмигрировавший из России и долгое время живший в Японии, а затем переселившийся в Калифорнию. Однако ближайших помощников трудно упрекнуть в беспечности или тщетной предосторожности. Дело в том, что были выработаны жесткие правила уведомления президента о поступающих разведывательных данных, а их первичная обработка вполне могла перекрыть им доступ к высшему руководству, не говоря уж о президенте. Имя Ивана Лебедева, мелькавшее в переписке военного советника Рузвельта Э. Уотсона (папаша) А. Бирла, помощника госсекретаря по разведке, Э. Гувера, директора ФБР, осталось Рузвельту неизвестным.