по отношению к Достоевскому определение “гений”)», – а возьмется восстановить события последнего октябрьского дня 1910 года, он скажет, что простые люди (такие же, как сам Толстой) в купе, в поезде, на железнодорожном вокзале в Астапове, во всей бескрайней России не захотят оставить Толстого «наедине с собой». Ни за что не позволят ему «принадлежать себе и вступить на путь святости».

Еще в войну, работая в архиве, Цвейг впервые внимательно вчитывается в пацифистские дневниковые записи Толстого, о чем сообщает в письмах Роллану: «В ранние годы Толстой не был так важен для меня, но теперь все изменилось», – и 21 октября 1915 года пишет в дневнике: «Как часто я думаю о Толстом, единственном и чистосердечном человеке, как он был бы необходим сейчас!» Через два года в Швейцарии, вместе с поэтом Пьером Жувом он посетит в пригороде Женевы биографа Толстого – Павла Бирюкова, внимательнейшим образом рассмотрит его обширную коллекцию рукописей великого русского писателя, поговорит о его пацифистской этике, его одиночестве среди людей и судьбе – общероссийской и общечеловеческой. После визита к Бирюкову Стефан Цвейг опубликовал в «Neue Zürcher Zeitung» статью «Лицо Толстого» («Tolstois Antlitz»). Там он пишет о бескомпромиссности и свободе совести, любви к ближнему и непротивлении злу «неподкупнейшего и бдительнейшего графа».

В августе 1928 года, в очередной раз избегая толп туристов, приезжающих в Зальцбург на фестиваль, Стефан сломя голову уезжает в Остенде, а оттуда в Голландию на встречу с Джеймсом Джойсом и Джузеппе Боргезе. Спустя несколько недель, вернувшись на Капуцинерберг, он обнаружит на рабочем столе желанное письмо из СССР с приглашением представлять Австрию на праздновании столетия со дня рождения Льва Толстого.

В России

Если бы вы знали, как лгут у нас о России! Уезжая, я был опутан паническими предостережениями друзей и знакомых, как если бы речь шла о поездке в Китай XVII в. или в Африку к людоедам. Но то, что я видел и слышал, превзошло даже мои бесстрашные предположения.

Стефан Цвейг. Из интервью «Красной газете», 16 сентября 1928 года

В предисловии к своему первому советскому собранию сочинений Цвейг пишет: «Когда я впервые услыхал, что мои сочинения распространяются в России без моего разрешения, я испытал – признаюсь чистосердечно – искреннюю радость. Дело в том, что я отнюдь не разделяю точки зрения большинства моих коллег, которые ощущают отсутствие договора между немецкой и русской литературой как своего рода несчастье: напротив, я думаю, что ничто не способствовало в большей мере духовному сближению между Россией и европейскими странами, чем свободный, не стесненный никакими статьями закона обмен художественными ценностями. И в самом деле: еще гимназистом я мог покупать на карманные деньги и приобщать к своему духовному достоянию сочинения Достоевского, Чехова, Горького. И за это наслаждение чуткое отроческое сердце было обязано благодарностью единственно отсутствию литературной конвенции: она мешает иностранному писателю перешагнуть границу именно в пору наибольшего своего влияния. А так как переступать всевозможные границы – моя давняя и неискоренимая страсть, меня глубоко радовало, что мои книги, опередив меня, вступили в ту страну, которую увидать и духовно сродниться с которой я стремлюсь уже много лет. Итак, если мои книги странствуют там без моего родительского разрешения – как бы внебрачные дети, в отличие от узаконенных договором между автором и издателем, – я, тем не менее, с гордостью признаю их своими детьми и радуюсь их похождениям»{341}.

В России имя Цвейга впервые попало в печать зимой 1906 года на страницы петербургского журнала «Нива». Именно тогда талантливый поэт и мастер перевода Владимир Сергеевич Лихачёв перевел стихотворение «На отдых»{342}. Первый поэтический сборник Цвейга на русском языке был издан шесть лет спустя в виде приложения к литературному журналу «За 7 дней»{343}. О сотрудничестве Цвейга с Брюсовым и публикации его критических статей на страницах журнала «Весы» мы уже рассказывали. Но эти попытки могли остаться для широких масс читателей незамеченными, если бы в первой половине двадцатых годов петроградское издательство «Атеней» не приняло решение издать две книги новелл Цвейга{344}, а Государственное издательство – напечатать пьесу «Легенда одной жизни»{345} и жизнеописание Ромена Роллана в переводе профессора Г. Генкеля. Предисловие Горького к многотомному собранию сочинений Цвейга, разумеется, способствовало популяризации его имени.

В конечном итоге произведения Цвейга пришли в каждый советский дом. Не случайно приветственное письмо от издательства «Время» по случаю приезда Цвейга в Россию звучало следующим образом: «Немного лет прошло с тех пор, как русский читатель познакомился с Вашими произведениями. Но за этот короткий срок Вы с невиданной до сих пор быстротой приобрели в нашей стране не только широкую известность, но и огромную популярность, которая продолжает расти и шириться, захватывая все новые и новые слои читателей». Любовь советских читателей к творчеству австрийского автора, видимо, и стала решающим фактором приглашения Цвейга в Москву – тем более и повод появился весьма подходящий – приближающийся столетний юбилей Льва Толстого. Тогда утомительные совещания в Наркомпросе навели А. В. Луначарского на мысль воспользоваться юбилеем в качестве ширмы для привлечения к СССР симпатий именитых западных деятелей искусства.

Логика первого наркома просвещения РСФСР была железной. Иностранные писатели (те из них, кто особенно почитал Толстого), получив приглашения приехать в Москву, столь сильно этому обрадуются, что, вернувшись домой, напишут о грандиозном чествовании памяти Льва Николаевича, а заодно с восторгом расскажут на страницах буржуазной прессы обо всем, что увидят, вернее, что им позволят увидеть в СССР. Идеи Луначарского были одобрены «наверху», и, следовательно, предстояло в сумасшедшем темпе заниматься организационными вопросами. Ответственным товарищам из Наркомзема (Народного комиссариата земледелия) поручили привести в надлежащий вид строения в Ясной Поляне: очистить пруды, соорудить новую грунтовую дорогу к усадьбе. Наркомпрос (Народный комиссариат просвещения) тем временем проводил учет всех периодических изданий и книг в библиотеке писателя и готовил издание полного 90-томного собрания сочинений Льва Толстого, в которое впервые включались черновые варианты, письма, дневники, записные книжки писателя.

К концу весны 1928 года Наркомпрос и президиум Юбилейного комитета отрапортовали, что готовы пригласить в Москву и Ленинград большую иностранную делегацию, в списках которой представителем от Австрии значился Стефан Цвейг. В отличие от коллег, он успел получить даже два приглашения: одно из Москвы, от членов Юбилейного комитета, а второе – из Ленинграда от издателя Ильи Вольфсона, с которым австрийский новеллист уже вступил в переписку по вопросам подготовки к печати в издательстве «Время» своего первого собрания сочинений{346}. Илья Владимирович Вольфсон и без повода в виде юбилея Толстого неоднократно приглашал Цвейга в Россию. В письме от 20 февраля 1928 года он сообщал, что пятый том собрания сочинений находится в печати и предисловие к нему согласился написать