Встревоженная шумом, Аглая Егоровна вышла во двор. Узнав, в чем дело, перепуганная свирепыми выкриками, она обратилась к Штоквицу:

— Ефрем Иванович, почему вы стоите?

— А что, по-вашему, я должен делать?

— Ведь они убьют его!

— И правильно сделают. Вперед наука другим будет.

— Нехорошо… Боже мой, ведь все-таки дворянин…

— К сожалению, мадам, желудки дворян и мужиков устроены одинаково! Не советую вмешиваться…

Хвощинская, однако, вмешалась. Вольноопределяющийся, в ответ на ее сочувствие, едва смог выхрипеть, на губах его уже лопались кровавые пузыри:

— Сударыня, не вините их… Они правы…

Он скончался на руках санитаров, когда его понесли в госпиталь.

Карабанов прослышал об этой истории только утром следующего дня, и ему стало как-то не по себе.

— А тебя, Ватнин, когда-нибудь били? — спросил он.

— Ой били, поручик… Ой били! Не дай-то бог, как били!

Теперича так бить уже и не умеют…

— Казаком еще? — спросил Андрей.

— Да один-то раз ишо казаком, а другой — когда я уже в урядники вышел. Этого-то дурака, что на фляжку польстился, за дело били. Конечное дело, человека и жалко. А вот меня…

Ватнин вдруг боязливо огляделся, нет ли кого вокруг, и зашептал на ухо поручику.

— Меня-то, — сказал он, — через императора били… Ой как били!

Карабанов, которого били в жизни только единожды, о чем он никогда не любил вспоминать, засмеялся.

— Как же это? — спросил он.

— А вот погоди, расскажу сейчас…

Ватнин свернул цигарку, долго слюнявил ее розовым и чистеньким, как у младенца, языком.

— Смеешься? — сказал сотник. — Что ж, тебе можно смеяться:

ты дворянин, булки сладкие ел да по бабам ходил. А я мужик, вот энтим самым местом в люди выходил.

— Ничего, — смеялся Андрей, — у тебя это место такое, что с ним и в генералы выйти можно!

— И выйду! — ответил Ватнин. — Нынче над Рассей свежим ветром подуло. Люди умнее стали… Евдокимов-то, Николай Иванович покойный, из солдатских детей был. Весь Капказ под свою руку подвел, генералом да графом стал. Дядинька умнющий был.

А ты — смеешься…

— Ладно, — примолк Андрей. — Больше смеяться не буду… Расскажи, за что тебя драли?

— Меня, Елисеич, милый ты мой человек, — нахмурился Ватнин, — совсем без вины драли. Опять же, через императора, да только я его и в глаза не видал. Сказали мне, что государь мимо нашего кордона ввечеру проедет. И чтобы я, значит, для охранения его особы пяток своих казачат выделил. Время тагды неласковое было, чеченцы пошаливали. Так инператор своим казакам-то и не Доверял. Они и кресты-то за аллилуйю да за форсистость получали.

Вот и попросил он, значит, чтобы ему казаков с линии дали. Я, как сказано, так и послал пятерых. Первых, кои на глаза мне попались. Прибыли они в свиту. Ладно. Поехали куды-то. Слово за слово. «А тебя как по фамилии? » — государь спрашивает. «Красноглазое», — отвечает. «А тебя? » — «Сиволобов! » — «А ты кто? » — «Чернозубов». — «А ты, подлец? » — «Синеусов». — «А ты, сволочь? » — «А я, ваше величество, Желторотое! ..»

Ватнин далеко зашвырнул обсосанный до конца окурок:

— Опять смеешься. А ну тебя, Елисеич! Я же не нарочно подбирал для него уродов! С лету первых так и схватил. Фамилии-то у них — верно, непривлекательны…

В этот день сухари в гарнизоне кончились. Штоквиц велел женщинам-беженкам дробить ячмень, заставив пленных турок вращать самодельные крупорушки. Ячменя было еще много — майор Потресов, за неимением земли, даже свои орудия, чтобы сберечь от огня канониров, обкладывал мешками с ячменем. Пули рвали рогожу мешков, ячмень тихими струями осыпался с брустверов, и дикие горные голуби, не боясь стрельбы, тучами кружились над крепостью…

— Ну ладно, — сказал Карабанов, — ячмень бабы раздробят. А дальше что?

— Дальше? .. Дальше его надо сунуть в рот и проглотить, запивая стаканом лафита, — ответил Штоквиц. — Не притворяйтесь, поручик, будто вы не понимаете.

Карабанов прошел на конюшню. Лорд, завидев хозяина, радостно заржал, еще издали вытягивая навстречу ему длинную умную морду. Карабанов освободил его от коновязи, надолго припал головой к теплой, бархатистой шкуре коня, гладил пушистую челку. Лорд тянул хозяина за собой, нетерпеливо голосил, звал его к водопою.

Артиллерийские битюги, отвечая скакуну таким же истомленным ржаньем, бились в своих клетках.

— Пойдем, — сказал Карабанов. — Пойдем, дружок. Ты не плачь… Только не плачь. Я не могу помочь тебе… А так будет лучше!

Он вывел его во двор, вложил дуло револьвера в нервно вздрогнувшее ухо и, закрыв глаза, выстрелил.

— Делите… На всех делите! — сказал поручик и, отойдя в сторону, заплакал.

Поближе к вечеру, когда с ближайших гор поползли в долину длинные сумрачные тени, Штоквиц велел горнисту играть сигнал «слушай все» и по списку выкликнул двадцать восемь охотников, пойманных им вчера на карандаш. Деваться некуда — ослушники строгого приказа были построены во дворе.

— Вы у меня разболтались! — заметил Штоквиц, медленно прохаживаясь вдоль строя. — Посмотрите, на кого только похожи…

Ваньки-Каины, а не солдаты! Думаете, я забыл, где у вас цугундер находится? Нет, я помню, и затрясу любого… А сегодня пойдете за водой снова. На этот раз организованно.

Он вручил каждому по бурдюку и закончил:

— Из реки можете пить сколько влезет. Только бы пузо не лопнуло. Здесь же, в расположении гарнизона, никаких дружковприятелей быть для вас не должно. Сдавать воду будете так:

половину сразу на нужды госпиталя, остальную воду — своим товарищам. Контрабанду я буду преследовать, и отныне не смей возвращаться в крепость мимо общественной кадки. Никаких веревок… Поняли?

Охотники уползли в амбразуру, и вернулись обратно лишь одиннадцать человек. Вода, из которой ночью был сварен для госпиталя мясной суп, дорого оплатилась людской кровью, но иного выхода не было, и Штоквиц сказал:

— Я знаю, крестами сейчас никого не соблазнишь. А награждать отличившихся тоже ведь надо. Пусть же те, кто показал себя героем, приходят по вечерам ко мне, и я награжу их всех поцарски… Я пущу их сбегать к реке, чтобы напиться! ..

5

Собрались в кружок солдаты, подошли к ним казаки.

— Эх, братцы, — загрустил ефрейтор Участкин, — а в Болгариито сейчас, наверное, вот хорошо-то! Идут наши братики по землице мяконькой, им бабы славянские хлеб-соль на рушниках выносят, дают водицы ключевой из копанца испить. Тут и речки тебе, и разговоры понятные, и арбузы горою так и валяются… Господи, как подумаешь, — не война там, а рай просто!