минут пятнадцать, Руженка стала уж сама не своя. Поминутно она озиралась по сторонам, но Коцоурковой все не было, А потом у нее, видимо, стали сдавать нервы. Она подняла палец, прислушалась и спросила, не слышу ли я отдаленную музыку…

Когда она спросила меня об этом в первый раз, у меня словно мороз пробежал по коже. Когда она спросила во второй раз и в третий, я как-то стал с этим примиряться. Когда же она через десять минут спросила в четвертый раз, не слышу ли я отдаленную музыку, я стал в душе смеяться.

— Надеюсь, мы не ждем какой-нибудь похоронной процессии, которая здесь должна проходить? — спросил я. — Может, он убежал у них из гроба?

Она немножко разозлилась, но не слишком.

Тогда я снова захотел узнать, что нас, собственно, ждет.

— Самое большое удивление в жизни, — ответила она и снова стала озираться по сторонам. Тут она задала свой вопрос в пятый раз…

Потом я ваметил, что к нам приближается какой-то старик.

— Это не Коцоуркова, — сказала Руженка раздраженно и посмотрела в другую сторону.

Но старик подошел к нам, поклонился, весь вдруг сгорбился и молча протянул руку. На нем было рваное и потертое пальто, запыленные ботинки. Он был бледен и худ. Я догадался, что это нищий. Руженка быстро сунула руку в сумочку и подала старику монету. Старик выпрямился, поднял голову, улыбнулся, отвесил поклон и ушел. Потом я не выдержал и сказал, может, мы пойдем домой.

— Придется все равно идти, — ответила она разочарованно, — Коцоуркова уж, наверное, не придет. Наверное, ей сегодня что-то помешало.

Итак, мы опять пошли домой.

Шли по Тыловой улице, где все еще стоял обтрепанный паренек с бледным, испуганным лицом и предлагал плечики. Когда мы приближались к нему, Руженка завертела головой.

— Что это я должна была купить на завтра, что это было?

Я хотел ей напомнить про паренька, но, прежде чем я это сделал, она сама залезла в сумочку и, когда мы подошли к пареньку, который на нас смотрел, вытаращив глаза, сказала:

— Так и не вспомнила, что я должна была купить на завтра ко дню рождения бабушки, ну — ладно. Куплю хотя бы плечики. Они не пропадут.

Мы остановились возле паренька, она спросила, сколько стоят плечики.

— Пятьдесят геллеров, — сказал парень испуганно.

Руженка дала ему крону и взяла покупку.

Он поблагодарил и зажал ладонь.

— Наполовину нищенство,— сказала она, пройдя несколько шагов, — такое говорить! Этот бедняга хоть с голоду не умрет… Но он этого делать не должен, скажет же… Он не должен так… Нет, это страшно!..

Когда я обернулся, то увидел, что паренек с сожалением смотрит нам вслед и держит новые плечики.

Пришли мы на угол улицы Каролины Светлой, она сказала, что этот новый зубной врач носит фамилию Суслик, потом мы прошли «Чеха», она сказала — у «Чеха» после Нового года, наверное в марте, будут халаты… На перекрестке кивнула на москательную лавку, где было полно свечек, мы вошли под мост, потом па Градебную, по которой я хожу только на урок музыки, и я напрасно выведывал, что должно было быть на той площади

— Ну, будет в другой раз, —- сказала она, — чего не было сегодня, будет завтра. Что должно случиться, то случится. У Коцоурковой это в голове и в руках, она становится известной, предсказательница не соврала. Точно, сегодня, — сказала Руженка, — ей что-то помешало, вечером заскочу к ней за картошкой.

А потом некоторое время она мне рассказывала, что в Германии евреи должны заплатить штраф в миллиард марок, что мясник Суслик получит гусей и что у нас будет новый президент.

— Все равно это странно, — сказала она, когда мы подходили к дому, и оглянулась, — чем дальше, тем нас охраняют больше. С того самого времени, как взяли Судеты, да, пожалуй, даже от той Австрии, только что в дом к нам не лезут… Нищенство, говорит… Он этого делать не должен…

Когда мы входили в дом, она постучала себя по лбу и сказала, что когда-нибудь она все же должна приготовить этот крем из желтков по заводскому рецепту. Потому что этот рецепт с завода у нее уже есть… Потом она спросила, когда я сделаю домашнее задание для школы, которая, впрочем, никому не дает куска хлеба, и придумал ли я, о каком страхе писать. Я попросил ее, чтобы она помогла мне сделать урок.

— Обязательно, — кивнула она, — я тебе все продиктую. Я вспомнила одну прозу. О том, как некто ужинал рыбьей костью.

Мы как раз проходили мимо двери Грона — оттуда доносились слабые удары и пение.

25

Во вторник выпал снег и вместо уроков нас повели на школьный фильм. Показывали «Производство спичек» и «Соль дороже золота», это была не сказка, которая всем известна, а фильм о добыче соли, и, наконец, «Выращивание табака». Все это уж так было невероятно интересно, что Бука после сеанса сказал, что его от этого тошнит, а Тиефтрунк выразился еще похуже. Только к «Выращиванию табака» он отнесся снисходительно, а когда мы все вышли на улицу, закурил сигарету… В среду пришел в школу гончар и в чертежной показывал, как делают посуду. Босой ногой, на которой был надет тонкий чулок без пальцев, он крутил внизу круг, а наверху при этом вращался предмет, из которого с помощью рук мастера вырастал кувшин, Коломаз собирал на гончара по геллеру. А в четверг мы отправлялись в поход.

Шла вся гимназия, но каждый класс — по своему маршруту. Мы шли со своим классным руководителем далеко за город — два часа туда и четыре обратно, часть дороги по грязи, часть по снегу. Проходили мы через несколько деревень, в которых я никогда в жизни не был, и люди выбегали из домов, смотрели на нас, а некоторые нам даже махали, словно шла какая-нибудь процессия или колонна солдат. В одной деревне Тиефтрунк отбежал по нужде в трактир, который стоял при дороге и был открыт, но мы знали, что он идет не с этой целью, а за пивом, только Доубек утверждал, что Тиефтрунк мог пойти и за тем и за другим. Тиефтрунк нас догнал уже ва деревней у одного полузамерзшего ручья. В лесу сделали привал, чтобы поесть. Но никто уже не ел, потому что каждый съел все, что взял с