Выгода от помещения политических заключенных в психиатрические больницы очевидна. Неприятная статистика идет на убыль, когда многих можно назвать сумасшедшими, а не контрреволюционерами или оппозиционерами.

Девятый, внутренний крут ада называется «Карбо Сервия» и является охраняемым отделением для опасных душевнобольных в психиатрической больнице «Масорра». Туда меня доставили после долгого путешествия на поезде. Стояла ночь. Меня встретил бывший боксер-тяжеловес, mulato весом сто двадцать килограммов, занимавший должность старшей сестры отделения. Пока я находился внизу, врач сделал мне инъекцию шестисот миллиграммов нозинана, успокоительного препарата, который используется, чтобы утихомирить буйных пациентов. Нозинан может нанести необратимые повреждения мозгу, а максимальная рекомендованная доза лекарства составляет сто миллиграммов. В ожидании этих уколов пропали четыре года моей жизни.

Даже Геркулес не выжил бы четыре года в больнице «Масорра», да никто и не собирался держать меня там. У больницы просто не было такой возможности. Слишком много людей стояло в очереди на «лечение». Пребывание в больнице длилось семь-восемь дней, после чего требовался как минимум месячный перерыв. Этот перерыв я проводил в тюрьме, которая была достаточно «открытой»: в реабилитационном центре недалеко от города Артемиса, в шестидесяти километрах в юго-западу от Гаваны и прямо на юг от Мариэля. Нас, группу из десяти-двенадцати человек, регулярно отвозили в больницу «Масорра» для лечения. А вообще «Рабочий коллектив имени Камило Сьенфуэгоса», РККС или просто «Коллектив», был почти не охраняемым учреждением, предназначенным для несовершеннолетних преступников, душевнобольных и ветеранов, достигших больших успехов в программе перевоспитания. В принципе, я мог просто взять и уйти оттуда.

Вот такая шутка. Одним из самых характерных побочных эффектов от длительного приема нозинана, торазина и подобных препаратов является то, что пациент становится невероятно вялым. Он ходит крошечными шажками, как улитка. Я мог целых десять минут идти от двора для прогулок до столовой. Да, «двор для прогулок» и «столовая» добавились к моему словарному запасу. Пациент часто дышит, у него память как у курицы и ужасная сонливость. Я нередко спал по двенадцать часов подряд и не видел снов. В сочетании с приемом других препаратов у многих пациентов развиваются симптомы, похожие на болезнь Паркинсона, — постоянно трясутся руки, непроизвольно сокращаются мышцы, а на лице появляется раздражающий тик. Я замечал это почти у всех и полагал, что у меня самого должны быть те же симптомы. Ощущение времени исчезло полностью, а вместе с ним и то, что можно назвать чувством ритма. Когда нам, психическим, приказывали кричать: «Вива Фидель!», мы издавали звук, похожий на грохот несущейся лавины.

Вместе с психозами (у тех, у кого они были изначально) исчезают также и все агрессивные наклонности. Нельзя сказать, что человек доброжелательно настроен по отношению к этому миру, но зла он тоже никому не желает. В те периоды времени, когда сознание мое было особенно одурманено, мне могли дать в руки пулемет и поставить передо мной человека, которого я ненавидел больше всего на свете, — Фиделя? Или Эрнана Абреу? — а я бы просто отложил оружие и пожал плечами. Зачем это? Я привык отбывать наказание в открытой тюрьме.

В «Коллективе» разрешалось получать сколько угодно корреспонденции, и тем из нас, кто хотел написать письмо или вести дневник, даже выдавались бумага и карандаши. Условия моего содержания были строже: все, что я хотел отправить, я должен был сначала показать тюремному начальству. Мне совершенно не хотелось писать. Со мной ничего не происходило, мне не о чем было рассказывать. Ну да, я поигрывал в домино. Еще я немного научился работать на земле. РККС располагался в сахарном поясе вокруг Гаваны, и одной из главных задач учреждения было предоставление рабочих для сбора урожая. Нас, душевнобольных, нельзя было использовать для рубки тростника. Координация движений была нарушена настолько, что нам не решались дать в руки мачете. Кровь немедленно полилась бы рекой, потому что мы могли покалечить как себя, так и несчастных, находящихся рядом. Вместо этого меня научили выращивать ананасы. В паре километров к югу от РККС находилась небольшая ананасовая плантация, снабжавшая фруктами дипломатические рынки и отели Гаваны. На плантацию поставлялся компост из нашего учреждения. Моя работа, не всегда приятная, заключалась в разбрасывании удобрения. Сушеный куриный помет был лучшим средством, несмотря на то что жутко вонял. А в остальном выращивать ананасы было очень легко. Ананас любит кислую песчаную почву. Опыление производят колибри, и зрелище работающих крошечных птичек просто завораживает. Мне приходилось следить за состоянием дренажных систем, ухаживать за растениями, обрезать их и снимать урожай. Ананасы никогда не доходили до нашей столовой, но в течение двух зимних месяцев мы, несколько удачливых заключенных, имели возможность наесться ими до отвала. Самое хорошее и чувственное воспоминание, оставшееся у меня об этих годах, это как я садился между рядами и срезал серебряным ножом отличный спелый плод, впивался зубами в ароматную фруктовую мякоть. Сок тек по подбородку, и в такие моменты я плакал от счастья. Ананас, который так легко вырастить практически без применения искусственных удобрений или инсектицидов, молча говорил о том, каким раем на земле могла бы быть Куба.

Если это был рай, то следующего путешествия в ад ждать было совсем недолго. Транспорт, доставлявший нас в больницу «Масорра», всегда приходил вечером. По дороге, которая длилась около полутора часов, мы почти не разговаривали. Там у каждого был свой личный ад. Люди знали, что в течение ближайших дней они будут говорить, делать и переживать то, о чем нельзя рассказывать.

Ветераны утверждали, что раньше было хуже. Ангел смерти «Карбо Сервия» только что уволился при таинственных обстоятельствах. Его звали Селестино Муралес по прозвищу El Enfermero, медбрат. Муралес руководил инъекциями и другим медицинским лечением, хотя, по словам заключенных. не имел медицинского образования. Он был лейтенантом Государственной безопасности, отдела Г-2. Муралес был садистом, который относился к психиатрическим методам лечения как к настоящему наказанию. Он любил лично делать электрошок, в особенности приставляя электроды к половым органам, обычно укладывая пациентов на пропитанный мочой матрас, чтобы от каждого киловатта становилось еще веселее. Или же пациентов сначала обливали холодной водой. Им никогда не делали наркоз и не вводили препараты для расслабления мышц, как положено при терапевтическом лечении шоком. Если пациентам ничего не давали зажать между зубами, они легко могли переломать их. За Муралесом всегда ходил ассистент, которого прозвали El Capitán. Капитан обычно насиловал самых молодых и привлекательных заключенных после завершения процедуры.

В 1984-м, когда я все еще лечился в больнице «Масорра», Муралес под чужим именем объявился в Майами, бежав туда на лодке. Он работал в доме престарелых и ожидал получения американского гражданства, когда неожиданно его узнал один из бывших заключенных больницы «Масорра» и выдал властям как палача.

El Enfermero установил высокую планку. Лечение электрошоком в «Карбо Сервия» не прекратилось после его бегства. Просто оно стало более «профессиональным», и им занимались настоящие врачи. Часто перед процедурой давали наркоз. Первый сеанс мне назначили после того, как я задал вопрос об анкетах, которые нам без конца приходилось заполнять. У нас, политических заключенных, постоянно проверяли уровень интеллекта. К нам применяли и другие тупые аналитические методы, по всей вероятности, для того, чтобы доказать какую-нибудь ненормальную теорию о связи между недостатком социалистического сознания и низким уровнем интеллекта. Я сидел и заполнял одну из таких анкет, когда пришел врач, совершающий обход, со своими пилюлями и шприцами, и я спросил, воспользовавшись ситуацией: