ними не было мужской руки. Теперь законным властелином они считали сына. Женщина, не наследовала нрав мужа, бывшего ей головой и паном. Да и в замке Реда была хозяйкою не столько, может быть, на правах вдовы кунигаса, сколько как дочь Вальгутиса и его уполномоченная.

Она медленно вернулась к сыну, остывшая от гнева, с надломленною волей; голос ее дрожал.

— Маргер, дитя мое! — начала она. — Неужели ты не пожалеешь мать! Не преклонишь ко мне сердце?

— Сжалься первая! — сурово ответил сын.

— Не в моей власти отдать тебе эту девку, — прибавила она. — Ты не знаешь, какая сила у нас вейдалоты. Мы не можем бороться с ними: пальцем тронуть их не можем. А на что они наложили руку, то уж не наше, а собственность богов.

— Знать не хочу ни их, ни ваших обычаев, — воскликнул Маргер, — но без Банюты я отсюда ни на шаг! Отнимите ее силой, выпросите, откупитесь, обменяйте на другую, заплатите на вес золота, а моей она должна быть! А нет, то и жизни мне не надо!

Маргер говорил так решительно, так смело, с такою силой, что Реда замолчала. Она видела, что не пересилит сына. Опустив глаза, она стояла молча и вдруг из властелинши обратилась в слабую и несчастную женщину.

Маргер поднял голову и прибавил:

— Банюта еще не блюла огонь на алтаре: не бросила в него ни одной щепки. Она еще не принадлежит им безвозвратно.

Услышав последние слова, Реда взглянула в сторону ограды и пошла к ней, не ответив сыну.

В воротах стояла толпа вейдалотов в белых одеяниях. Они издали следили за столкновением между матерью и сыном, не зная, в чем дело. Красавец Конис, точно предчувствуя беду, стоял в числе первых.

Люди Реды видели, как она быстро подошла к нему, о чем-то с ним заговорила, после чего оба скрылись за оградой. А Маргер остался сидеть, как пришитый к месту.

Пилленская дружина, накануне еще относившаяся к юноше как к молокососу, смотрела на него теперь с подобострастием. Их не касался предмет разлада между матерью и сыном; они видели только, что сын умеет настоять на своем и приказать. Это привлекло к нему сердца людей, которые, будучи подневольными, предпочитают уважать того, кому должны повиноваться.

Они шептались, указывая на Маргера, а тот оправлял свой меч. Потом знаками приказал Рымосу принести воды, а догадливый малец нацедил ему из бочонка меду.

В это время из ограды вышла Реда и рукой стала манить сына. Тот заколебался. Там, где он был, Маргер чувствовал себя в полной безопасности, однако, не хотел высказать страха. Взяв меч на плечо, он медленно пошел на зов.

Издали уже мать стала громко кричать ему:

— Нет ее! Ее куда-то отослали!

— Неправда, она здесь! — громовым голосом воскликнул Маргер, останавливаясь. — Я видел ее перед восходом солнца. Они лгут!

Вейдалоты в ответ на обвинение во лжи, подняли смятение; казалось, что жрецы вот-вот бросятся на дерзкого. Слуги Кревуля хватились за копья и дубины, а сам перетрусивший старик, не зная еще в чем дело, велел подвести себя к воротам.

В эту минуту Конис, может быть, сообразил, что суматоха и недоразумение с кунигасами из-за какой-то глупой девки, грозит опасностью. Питомец крестоносцев мог не оказать должного уважения святыням и учинить соблазн. Тем более, что на худой конец, выкуп также вещь хорошая. Конис подошел к Реде и стал шептаться.

Маргер гордо продолжал стоять, ожидая окончания переговоров. Он один остался перед оградой, потому что и мать, и Кревуля, и все вейдалоты на данный знак спешно ушли во внутренний двор святыни.

И все, близкие и дальние, рассыпанные по долине люди, знавшие в чем дело или лишь догадывавшиеся о нем, стояли в ожидании конца. От костров бежала, запыхавшись, старая Яргала и глазами искала Маргера. Ей уж рассказали, что Маргер требует выдачи ему Банюты.

Из-под дуба долго раздавался глухой рокот голосов. Но Реда не возвращалась.

Но вот на высоком помосте, с которого обычно вещали либо кревии, либо кревули, увидели развевавшиеся по бокам убрусы вейдалотов. Они всходили на помост и вели под руки старца. Все в светлых одеяниях, с большими венками на головах и с жезлами.

Измученный Кревуля появился наконец на верхней площадке помоста. Он постоял немного, опираясь на перила, и старался отдышаться. Весь народ со всей долины кинулся к ограде и, теснясь, залил площадку вокруг дуба и помоста.

Водворилась великая, ненарушаемая тишина. Кревуля стал вещать… но долго, долго никто ничего не слышал, так как у старца сперлось в груди дыхание. Он только подымал по очереди то одну, то обе руки, то указывал жезлом на небо.

И вот, — странная случайность — во время этой немой сцены над долиной распростерлась одна из тех неуклюжих туч, которые весною набегают иногда в мгновенье ока… Набежала, заслонила солнце, и над лесом пронесся глухой раскат далекого грома…

Некоторые из присутствовавших с криком пали ниц.

Замолкли вейдалоты; вейдалотки подбросили в огонь лучины, и столб дыма взвился высоко над вершинами деревьев… Минута, и опять засияло солнце, и ясный день вернулся, словно чудом… Конис стал повторять слова кревуля, освобождавшего девицу от службы Перкунасу, так как она раньше отдала сердце другому. Бог же принимает к себе в услужение только девственно-чистые сердца.

Маргер, услышав приговор жреца, поднял вверх обе руки и шапку. Ворота ограды широко открылись, и в них показалась Реда. А за нею вся в белом, как обреченная богу жертва, и уже в платье вейдалотки шла златовласая Банюта. Только вместо дубового венка весталок в волосах у нее был обыкновенный рутовый венок. Она шла, улыбаясь нареченному, который так и порывался бежать ей навстречу.

Но с ним случилось нечто, ставшее ему понятным, только когда он окончательно пришел в себя: вместо того чтобы кинуться на встречу своей возлюбленной, он поспешил к матери и припал к ее ногам…

Она же обняла его за голову…

Это были первые материнские объятия, на которые отозвалось сердце сына. С этого мгновения они почувствовали себя: она — матерью, он — сыном.

Банюта, также стоя на коленях, целовала край одежды Реды, и тут же ничком лежала Яргала и губами тянулась к ее ногам. Все плакали и радовались.

Тут Реда, вновь почуяв в себе силу власти, стала подгонять людей:

— На коня! В Пиллены! В Пиллены! Каждый день могут придти немцы и отрезать нас; может быть, уже идут!

Весь народ стал повторять ее слова, садясь на лошадей.

Вскоре долина наполовину опустела; а дружина Реды в