Именно поэтому Чарли Болленже в первый и последний раз пропустил прощальный обед на борту «Нарцисса». Он даже не пошел на торжественно объявленное через час мероприятие, когда погасили свет и раздались первые такты исполняемого на рояле лично Гансом-Гельмутом Кройце «Happy Birthday», а затем впервые за девять дней из недр корабля появился шеф-повар в белом колпаке, который нес на руках шедевр своего искусства: гигантский торт, украшенный сделанной сахарной пудрой надписью «С днем рождения, Кларисса». Все, возбужденно улыбаясь, повернулись к Клариссе, та же, казалось, окаменела.

– Боже мой! – проговорила она, поднеся руку ко рту. – Мой день рождения… Я совсем забыла…

Рядом с нею Жюльен, удивленный и обрадованный одновременно, словно бывал у нее на всех праздниках, улыбнулся ей чуть-чуть насмешливо и немножко по-хулигански, как бы поражаясь тому, что она могла позабыть о своем собственном рождении.

– Как получилось, дорогая Кларисса, что вы забыли про вашу собственную годовщину? – как колокольчик, прозвучал голосок Эдмы. – Что касается меня, то увы! Я каждый раз сама себе напоминаю об этом и говорю сама себе: «Еще один… еще одни… еще одни». Но у вас, у вас, конечно же, еще не возникают столь печальные мысли, это верно!

– Как это так «еще одни»? – заявил развеселившийся Симон Бежар. – Самая молодая из женщин вздумала плакаться!

С точки зрения Эдмы, он позволял себе лишнее после их сентиментального телефонного разговора. Он поглядывал на Эдму искоса, смотрел ей в лицо, без конца ей улыбался, подмигивал, короче говоря, изображал счастливого влюбленного, что даже в отсутствие ее мужа было чересчур и отдавало дурным вкусом. Эдма была одновременно раздосадована, польщена и смущена, видя взгляды собравшихся, удивленных столь неожиданным проявлением симпатии. «До чего же нелепый тип, до чего же нелепый тип…» – повторяла она про себя с недоумением, смешанным с радостью.

– Но, моя дорогая Эдма, – продолжал Симон, пока все толкались вокруг торта, – но, подружка моя дорогая, вы ведь вычитаете свои годы, не так ли? Вы есть и будете вечно молодой, и вы великолепно об этом знаете. Девичья талия, можно сказать, осиная талия… Я вас уверяю, со спины вам можно дать лет пятнадцать! – добродушно добавил он.

Эдма успела вовремя отвернуться, чтобы не услышать сказанного, и Симон Бежар, как он это делал всякий раз, когда совершал промах и ловил себя на этом, тщательно, целых три раза, утер губы салфеткой. А Эдма, блаженно улыбнувшись ему, продолжала.

– А сколько свечей?.. Сколько? – несколько нарочитым голосом воскликнула она, раздосадовав этим своего рыжего воздыхателя. – Кларисса, вы признаетесь? Сколько?

– О таких вещах не говорят, – заявил Эрик. – О таких вещах не говорят даже с девушками.

– Ничего подобного. О таких вещах говорят даже с пожилыми дамами, – храбро высказалась Эдма, и по ее лицу проплыло выражение жертвенности, как по ясному небу проплывают облака. – К примеру, мне, пожилой даме, хочется открыто заявить, мой дорогой Эрик: мне пятьдесят семь лет.

Арман Боте-Лебреш возвел очи горе и, быстро что-то прикинув, прибавил (в уме) пять лет к объявленной цифре. Последовала зыбкая тишина, тишина на грани приличия, подумала уязвленная Эдма, однако ее рыцарь уже поднял перчатку с присущей ему ловкостью.

– Ну и что? Что из этого? Пятьдесят семь, пятьдесят восемь, пятьдесят девять, шестьдесят, что они значат в сравнении с тем, что вы неотразимы и темпераментны, как в двадцать? Не знаю, что тут можно еще сказать.

– Вы можете сказать ему, к примеру: «Хватит!» – самым серьезным тоном посоветовал Жюльен Эдме.

– Вот по-настоящему добрый совет, – проговорила Эдма с надменностью, которой совсем не соответствовала ее улыбка.

– Ну и что? – вновь вмешался Симон. – Что я такого плохого сказал?.. Все правильно, шестьдесят лет – это потрясающий возраст для женщины нашего времени…

«По части промахов Бежар за этот рейс потерял чувство меры», – подумал Жюльен. Жюльен бросил взгляд на юную Ольгу, которая сейчас показалась ему гораздо менее юной, вступив в период недовольства и жалоб, отчего ей тотчас же прибавилось лет десять. Ольга, одетая в сильно декольтированное экстравагантное платье из яркого шелка, казалась слишком загорелой, слишком «натуральной». Она прямо-таки вбирала в себя слова Симона, заливисто рассмеялась, когда он попросил передать ему хлеб, а потом матерински-заботливыми движениями упрямо сбрасывала с его безрукавки не видимые никому, кроме нее, крошки. «Подлизывается», – подумал Жюльен. Определение найдено верно: она подлизывалась.

«Но какого дьявола Кларисса скрыла свой день рождения? Что, она и вправду забыла? А мне нечего ей подарить». И он наклонился к ней, чтобы посетовать на это, но по ее растерянному виду понял, что она на самом деле об этом позабыла. И словно прочтя его мысли, она повернулась к нему и проговорила: «Да, да, это благодаря тебе!» – и тут же улыбнулась в ответ на его молчаливую настойчивость.

– Вы понимаете, что это в высшей степени огорчительно… – заявила Эдма, пока перед Клариссой ставили торт и вручали ей нож, чтобы его разрезать. – Нас никто не ввел в курс дела. У меня нет ничего для Клариссы, кроме нарядов, которые ей не пойдут, и драгоценностей, которые ей не понравятся. Я огорчена, милостивый государь, – сказала она Эрику, который поклонился ей с покаянным видом.

– Я тоже, я тоже, я тоже, – послышалось со всех сторон, присутствующие наперебой стремились показать, как она расстроены.

Даже Элледок что-то прорычал с сожалением, словно он представил себе, как он возвышается на главной палубе, окруженный экипажем, стоящим по стойке «смирно», и вручает медаль за хорошее поведение на «Нарциссе» в ознаменование дня рождения по поручению компании «Поттэн» мадам Летюийе.

– Не обманывайтесь, – со смехом проговорил Эрик. – Я знаю, что каждый из вас хотел бы сделать Клариссе приятное. И потому я приобрел подарок от нас всех.

И он поднялся с загадочным видом, прошел в гардеробную и быстро вернулся с прямоугольным пакетом, обернутым в бумагу, и поставил его на кресло в торце стола, так, что все узнали, что это Марке, только для одних он был настоящий, а для других фальшивый. После недолгого потрясенного молчания собравшиеся зааплодировали и рассыпались в комплиментах по поводу столь щедрого дара, преподнесенного внимательным, хотя и совершившим супружескую измену, мужем в качестве знака извинения за грешки. И лишь Жюльен и Кларисса обменялись взглядами: Кларисса была напугана, Жюльен сосредоточен.

– Что вы об этом думаете? – спросил Эрик, поглядев Жюльену прямо в глаза. – Я бы купил у вас картину напрямую, месье Пейра, или, может быть, вы разрешите мне обращаться к вам по имени? Так вот, я бы купил у вас картину напрямую, Жюльен, только я опасался, что после нашего боксерского матча у вас остались дурные воспоминания обо мне и вы мне откажете.

– Официально ее приобрел я, – заявил Арман Боте-Лебреш, возбужденный и довольный одновременно, ибо он наконец-то получил хоть какую-то партию в этом оркестре, где все прошедшие девять дней ему суждено было довольствоваться короткой партией треугольника.