с одинаковым успехом могут претендовать на титул «Мисс года». Стерео последней модели, ну и, соответственно, чаевые платишь невероятные.

Собственно, Шпага был человеком консервативным.

С тех пор, как фортуна в лице множества женщин, чаще всего давно увядших и полных всяческих комплексов, влюбилась в него без памяти, он поменял только две вещи — имя и дом. Да и то лишь раз.

В метрике он был записан как Джанлуиджи Шпагароло. Звучало бы совсем неплохо, будь он могучим мужчиной и имей наглый, а еще лучше — воинственный характер. А он ни решительностью, ни смелостью не отличался, и имя Шпагароло шло ему, как бродяге фрак. Пришлось изобрести французских предков, превратиться в обаятельного итальянца французского происхождения. В Жана Луи Шпагу. Ведь он ни от чего, в сущности, не отказался — Джанлуиджи по-французски и есть Жан Луи, а фамилия Шпагароло даже приобрела от сокращения большую звучность. Как у романтических героев Д’Аннунцио, снова вошедших в моду.

Едва состоялся первый телеконкурс, заработала и машина по выкачиванию денег.

Виллу в Сан Сиро он купил на гонорары, полученные за бесконечные интервью «Телекарусели» и рекламные выступления. Впрочем, чаще всего он просто осчастливливал своим присутствием шумные, многолюдные сборища, где доморощенным гениям и домашним «мисс» вручались разного рода премии, пли же снисходил до рекламного «крещения» очередной торговой новинки. Жан Луи Шпага продолжал рекламировать своих крестных детей и потом, когда они с годами становились бесполезными, а порой и вредными дедушками общества потребления. А все потому, что он не любил перемен.

Когда он понял, что вечерний конкурс — волнующее событие для миллионов уставших, измученных жизнью домашних хозяек, он всю свою энергию вложил в это представление. Пока однажды не додумался до передачи «Ударами шпаги», назвав про себя это телешоу — «изумительный плод моей редкой интуиции». Телешоу не нуждалось даже в серьезных изменениях. Конечно, раз в один-два года он кое-что подновлял, но «дорогие друзья» и деланный восторг при каждом удачном ответе оставались. На самом деле он больше всего радовался ошибкам участников конкурса и даже высмеивал их, но так неловко, что многие критики считали- его шутки просто дурацкими.

Славу человека консервативного он подтвердил и тем, что не в пример коллегам так и не поменял свою виллу ни на триста квадратных метров в небоскребе, ни на бельэтаж старинного палаццо в центре Милана, ни на загородный дворец.

Вилла в «приличном» районе, неподалеку от здания Радиотелевидения, включала в себя и сад, который он нередко с улыбкой называл «мой маленький парк». Была там и спортивная площадка для сгонки веса, была на вилле и огромная гостиная. Ну и, конечно, кабинет, где доктор Валенцано, его секретарь и верный помощник, отвечал на письма графоманов, первым принимал назойливых журналистов и вел архив. За неделю набиралось килограмма два почты от восторженных почитателей. Наиболее любопытные письма Валенцано откладывал и показывал ему, Жану Луи.

Была у них с женой, разумеется, и спальня, которую разные там журнальчики в поисках сенсации часто воспроизводили в цвете. Пожилые дамы, студентки, машинистки и солидные синьоры, сидя в приемной врача или адвоката, перелистывали эти журнальчики и вслух поражались безудержной фантазии дизайнера. Еще бы! Ведь в спальне стояла ошеломительно громадная круглая кровать, кресла в стиле Людовика Шестнадцатого, аквариум с тропическими рыбками, а в мерцающем свете неона рисунок Розальбы Каррера как бы бросал вызов Иисусу Христу-Суперстару, — сплошь в отвратительных, желто-красных пятнах.

Шпага вынул свежий номер газеты и прочел заглавие «Полицейский и преступник убиты при нападении на супермаркет». «Молодой промышленник похищен на окраине Монцы». Год кончается, правосудие приходит в полный упадок!

Он снова свернул газету и краем глаза заметил, что его шофер двусмысленно ухмыляется и что-то бормочет, явно радуясь обилию мрачных новостей.

Шпаге вовсе не хотелось как-то комментировать эти новости и тем более обсуждать их с шофером. Он опустил стекло, но сразу пожалел об этом. Вначале ему показалось, что магнолии, ели, кипарисы вместе с бодрящим зимним холодом несут и приятные запахи близкого рождества. На деле же в кабину ворвался густой туман и удушливый запах выхлопных газов.

Шпага угрюмо смотрел, как лавина машин медленно плыла к улице Данте.

«Все разъезжают в машинах, а потом еще жалуются на кризис и безработицу. Ну а пользоваться метро не желают», — желчно подумал он.

Сам он ни разу не видел метро в часы «пик». Он вообще его не видел. И даже отказался проводить там «Карусель талантов», лишь бы не спускаться под землю, где так трудно дышать. Нет, метро он оставляет дорогим друзьям. А то буквально запрудили своими малолитражками улицы и почти парализовали движение. Но им на это наплевать, им не к спеху — в пять, самое позднее в шесть вечера, кончают работу и прилипают дома к телевизорам. Что им еще остается, этим болванам. Программы им, конечно же, не нравятся, они критикуют все подряд, но от телевизора их не оторвешь.

— На первом же перекрестке пойди в обгон.

— Да, но тут однорядное движение, синьор Шпага! Надо сначала добраться до плошади.

Эта «плошадь» и тупое лицо Эфизио разозлили его еще сильнее.

Шофера он нанял всего несколько месяцев назад по совету секретаря уважаемого всеми депутата парламента. Господин депутат лично ручался за честнейшего и способного односельчанина, достойного продолжателя лучших традиций народа Сардинии. Шпага подумал: «Неужели все сардинцы говорят «плошадь» и «цемафор», как его Эфизио Пиццу.

На острове Сардиния сам он был дважды: вел телешоу из Альгеро и участвовал в передаче из Порто Черво. Запомнилась ему лишь тяжелейшая посадка на аэродроме Альгеро при ураганном ветре, что не позволило ему во всем блеске разыграть в телестудии героя — ведь в животе бурчало и ныло, ну, и еще великолепная гостиница без капли воды в кранах. Пришлось ему мыться в тазу, хотя в номере была роскошная ванна с выложенным цветным кафелем полом и тьма никелированных кранов. К тому же вместо морских просторов ему на пути попадались только полуразрушенные ветрами горы и рахитичные кусты. Понятно, он по возможности избегал встречаться с жителями столь непривлекательного городка. Так что судить о сардинцах он мог лишь по образу, который прислал ему депутат парламента. Этот Пиццу был коренастым темнокожим парнем, мечтавшим поскорее вернуться на остров и заняться земледелием да стадом овец. Моторы были его страстью, но он предпочел бы водить не машину, а трактор. Красивый красный трактор.

Из коротких с ним бесед Шпага понял, что в Милане Эфизио собирается пробыть не больше трех-четырех лет. Потом он намерен жениться,