Бурные события общественно-политической жизни в России заставили руководство ведомства императрицы заняться пересмотром основ воспитания в институтах. Поддержание дисциплины в этих заведениях традиционно строилось на разнообразных наказаниях – лишении свиданий с родителями, поездок на балы, прикалывании к одежде бумажных ярлыков тем, кто нарушал дисциплину разговорами и прочее. Не редкостью была грубая брань классных дам и надзирательниц. Во второй половине XIX в. к этому добавилось лишение воспитанниц каникул. В начале XX столетия методы воспитания времен Марии Федоровны и Николая I выглядели явным анахронизмом. В 1907 г. решено было приступить к пересмотру методов воспитания в институтах. Главноуправляющий провел опрос их начальниц на предмет того, какие наказания применялись, и что в этом отношении следует изменить. Практически все они высказались за то, чтобы свести репрессивное воздействие на воспитанниц к минимуму и исключить меры, унижающие человеческое достоинство.

К допустимым наказаниям они относили лишение конфет и сладостей (для маленьких), запрет на посещение различных институтских увеселений, повторение невыученного материала. К более серьезному наказанию относили сообщение родителям воспитанниц об их плохом поведении. Лишение каникул представлялось крайней мерой дисциплинарного воздействия.

Некоторые начальницы выступали за то, чтобы вообще устранить репрессивное начало в воспитании, заменив его убеждением. Начальница Смольного института писала: «так как принципиально я против всяких наказаний, то я прошу классных дам не прибегать к наказаниям, а стараться действовать внутренним авторитетом, спокойствием, стойкостью, всегда требовать одно и то же…»[754]. Начальница Павловского института подчеркивала: «я враг наказаний вообще, а потому должна сказать, что наказания у нас большая редкость»[755]. Возможно, руководительницы институтов несколько приукрасили положение дел в своих заведениях, но веяния времени они уловили верно.

Как ни прочны были ведомственные традиции, безоговорочно следовать им, когда даже в политической жизни России существовали определенные свободы, было уже нельзя. Впрочем, на законодательном уровне никаких изменений в воспитательной части институтов не произошло. Некоторые архаичные институтские традиции сохранялись и во втором десятилетии XX в. Е. В. Калабина, воспитывавшаяся в Петроградском екатерининском институте в годы Первой мировой войны, отмечает в своих воспоминаниях: «…мы обязаны были всю свою почту представлять классной даме в распечатанных конвертах, дабы она могла прочесть наши письма. Потом она конверты сама заклеивала и отправляла. Так же поступали с письмами, адресованными девочкам…»[756].

В начале XX в. была реформирована учебная часть в институтах и женских гимназиях ведомства императрицы. Учебные программы институтов и гимназий по общеобразовательным предметам были полностью унифицированы. Увеличилось количество часов, отведенных на изучение математики и естественных наук. Среди предметов были и такие, которым придавалось воспитательное, идеологическое значение. Роль закона божьего состояла «…в развитии нравственного религиозного чувства»[757]. Не отрицая религиозности части институток и гимназисток, трудно, однако, предположить, что детальное изучение, в частности, истории вселенских соборов, что предусматривалась программой, могло способствовать нравственному воспитанию. Во всяком случае, в опубликованных воспоминаниях институток разных времен, от Екатерины II до Николая II, не упоминается о том, чтобы религия играла сколько-нибудь заметную роль в их жизни. Она воспринималась с уважением, как элемент культуры, как традиция. Надо, однако, отдать должное составителям учебной программы. В ней признается, что роль религиозно-нравственного воспитания «…одними уроками, как бы хороши они не были в педагогическом отношении, достигнута быть не может. Для этого нужны не уроки, а живое действие на нравственную природу детей, и в этом отношении беседа или даже одно теплое слово законоучителя может иногда сделать более, чем самое подробное богословское объяснение того или иного факта из истории догматики»[758].

В рекомендациях по преподаванию истории подчеркивается: «…преподаватель… должен иметь в виду, кроме образовательного влияния этого предмета и воспитательное его значение, которое, главным образом, заключается в пробуждении и укреплении в учащихся чувства любви к своему отечеству»[759]. Программа преподавания истории была довольно подробной и хорошо построенной с точки зрения хронологии и изложения основных событий, хотя преподносились они в рамках дозволенного.

Серьезной была программа изучения литературы. Выпускные экзамены во втором классе (старшим был первый) предусматривали темы от русских народных сказок до литературного творчества Ломоносова. В первом класс ученицы должны были иметь представление о творчестве Карамзина, Жуковского, Грибоедова, Пушкина, Лермонтова, гоголя, Кольцова, Тургенева, Гончарова, Островского. Экзамен по русскому языку и словесности требовал основательной подготовки. Например, характеризуя творчество А. С. Пушкина, ученицы должны были знать «Очерк жизни Пушкина в связи с его лирическими произведениями»: «К портрету Жуковского», «Возрождение», «К морю», «19 октября 1825 года», «Зимний вечер», «В надежде славы и добра», «Три ключа», «К няне», «Воспоминание», «Брожу ли я вдоль улиц шумных», «Безумных лет угасшее веселье», «Осень», «Труд», «Туча», «Вновь я посетил тот уголок земли», «Отцы пустынники и жены непорочны», «19 октября 1836 года»[760]. Трудно судить, насколько институтские и гимназические библиотеки соответствовали программным требованиям. Однако вряд ли в то время была возможна ситуация, при которой в них, как случалось во времена К. Д. Ушинского, нельзя было обнаружить ни одного издания Пушкина или гоголя.

В начале XX столетия в женских институтах Ведомства императрицы Марии общее количество платных пансионерок, полупансионерок и приходящих учениц превысило количество собственно призревавшихся. По данным на 1904 г. в институтах Санкт-Петербурга (считая класс учительниц французского языка) обучались 1495 девушек, призревавшихся за счет ведомства, 233 пансионерки императорской фамилии и 1895 платных или своекоштных воспитанниц. В институтах Москвы в том году обучались 833 бесплатных воспитанницы, 38 императорских пансионерок и 793 своекоштных. Всего в женских институтах обеих столиц в то время обучались 2328 девиц, призревавшихся за счет ведомства императрицы, 271 пансионерка императорской фамилии и 2598 платных учениц[761]. В губернских институтах, среди которых были открытые заведения, количество воспитанниц, призревавшихся ведомством, было намного меньше, чем платных пансионерок, полупансионерок и приходящих учениц. В 1904 г. первых было всего 410 или 10,6 %. В то же время различных стипендиаток было 993 (26,0 %), платных пансионерок – 1755 (46,2 %), полупансионерок – 87 (2,4 %), приходящих платных учениц – 314 (8,2 %) и приходящих бесплатных – 243 (6,1 %)[762]. Это означает, что к 1905 г. женские институты в значительной степени утратили свою первоначальную функцию – давать призрение дочерям «недостаточных» дворян и чиновников.

Сословный контингент обучавшихся в институтах девиц оставался, однако, прежним. В 1904 г. в институтах обеих столиц 94 % воспитанниц принадлежали к дворянскому сословию. В губернских институтах к дворянству и чиновничеству принадлежали 87,2 % воспитанниц[763]. Это объясняется не только ограничениями на прием представительниц прочих сословий. Вероятно, многие родители не желали надолго отрывать дочерей от семьи.