Экс сидит, уложив запястья поверх колен, на краю кожаной кушетки и изучает красного керамического омара, который выглядывает из большой зеленой чаши «для омовения пальцев», что стоит на кофейном столике.

– Ты знаешь? – Она пристально смотрит омару в глаза. Голос ее звучит гулко, словно эхо.

– Что?

– Это похоже на комнату в доме здешнего студенческого братства «Фи-Дельта», я туда заглядывала несколько раз. К Рону, как же его? Рону Кирку. Она обставлена точно так же – приемная дантиста, в которой кто-то живет. И забита кошмарной мальчишеской дребеденью. Могу поспорить, тут где-то валяется стопка «Плейбоев». Я немного огляделась вокруг.

На полу перед кофейным столиком виднеется оранжевая лента, уложенная полицейскими вокруг кресла, в котором сидел Уолтер, само кресло отсутствует. На одном из плетеных тканевых ковров видны два больших темно-бурых, уже подсохших, пятна, они накрыты прозрачным полиэтиленом, закрепленным на ковре клейкой лентой. Часть стены также накрыта и опечатана. Экс о пятнах даже не упоминает.

– Боже мой, Фрэнк, ведь и ты точь-в-точь такой же чудной. Не понимаю, как каждый из вас справлялся с одиночеством. – Она смотрит на меня, улыбается, ей любопытно, кем надо быть, чтобы покончить с собой. Она хочет получить здравомысленное объяснение поступка столь странного. – А ты-то понимаешь?

– Мне вот интересно, как Уолтер курок спустил. Похоже, он знал толк в подобных делах.

– Ты думаешь, что понимаешь все это?

– Думаю, да.

– Тогда объясни мне, ладно?

– Уолтер хотел уйти от «здесь и сейчас», но сел на мель. Мне кажется, это его задело, однако придумать он смог только одно – стал сентиментальничать по поводу своей жизни и в результате принялся сожалеть обо всем, что в ней было. По-моему, если бы ему удалось протянуть вчерашний день, все обошлось бы.

Я беру с кухонного стола спичечную книжечку с надписью «Американа», прочитываю записанные на ней адрес и телефон. Под книжечкой лежит номер «Бимини сегодня» с фотографией длинного серебристого пляжа на обложке. Я кладу на него спички.

– Думаешь, ты сумел бы помочь ему? – Экс все еще улыбается. – Он кажется слишком заурядным. Довольно оглядеться здесь по сторонам.

– Ему следовало самому себе помогать, – отвечаю я, и совершенно искренне. – А быть слишком заурядным невозможно. Именно это нас и спасает.

И тут неожиданное, нежеланное горе охватывает меня; сожаление, полагаю я, о неверно истолкованных возможностях, о не принятых утешениях (к чему, собственно, всякое горе и сводится). Я разделяю, но только на миг, и сознаю это горе, которым бедный Уолтер должен был одиноко терзаться здесь, но не терзался. Все-таки комнате этой недостает совершенства. Слишком в ней мало того, что способно рождать всплески тайны, надежд, предвкушений, – но и нет ничего, ведущего к порче или к такому одиночеству, в котором они становятся и вовсе невозможными. Я мог бы сидеть здесь, пока не отыскал бы верный путь, понимая, впрочем, что нашел его с чрезмерной поспешностью.

– Ты выглядишь так, мой милый, словно умер твой лучший друг, – говорит Экс.

Я улыбаюсь ей, и она встает в этой полной теней, пахнущей смертью комнате и кажется мне вдруг выше обычного, тень ее поднимается к неровному потолку.

– Пойдем отсюда, – говорит она, отвечая мне дружеской улыбкой.

На миг я вспоминаю о бокалах, из которых пил, вероятно, Уолтер, о том, что не знаю, прав ли я был на их счет, что не позаботился это проверить.

– Ты знаешь, – говорю я, – мне вдруг стало совершенно ясно, что мы должны любить друг дружку – сейчас. Давай запрем дверь и залезем в постель.

Глаза Экс наполняются внезапным, неистовым недоверием. (Я понимаю, мои слова привели ее в ужас, и жалею, что не могу взять их назад, ведь ничего нелепее я сказать не смог бы, да, собственно, ничего такого и не думал.)

– Мы больше не спим друг с другом. Ты забыл? – с горечью произносит Экс. – Для того и развод придуман. Нет, ты действительно жуткий человек.

– Прости, – говорю я.

Сержант Бенивалли понял бы меня, нашел бы способ все поправить. В конце концов, для нас обоих день этот лучшим в жизни не был.

– Я теперь вспомнила, почему развелась с тобой. – Экс поворачивается и в три неожиданно широких шага достигает двери. – Ты и вправду становился ужасным. Ты не был таким. А теперь стал. И ты мне совсем не нравишься, совсем.

– Наверное, – я пытаюсь улыбнуться, – однако тебе бояться нечего.

– Я и не боюсь, – отвечает она с коротким, жестким смешком и распахивает дверь, чтобы выйти, однако на пороге стоит низенький мужчина в белой рубашке. Экс замирает. Прикрытые толстыми очками глаза мужчины расширяются, он невольно преграждает ей путь и вытягивает из-за Экс шею, чтобы посмотреть на меня.

– Вы сестра и брат? – спрашивает он.

Я тоже вытягиваю шею, в точности как он, и приятно улыбаюсь.

– Нет, – говорю я. – Я друг Уолтера.

Это единственное объяснение, какое у меня имеется, и по лицу мужчины я понимаю, что его не достаточно. Он походит на помолодевшего Фрэнка Синатру – скуластый, с вьющимися волосами. (Возможно, он не так молод, как выглядит, поскольку к лицу его пристало сухое выражение библиотекаря.) Он подозревает, тут что-то нечисто, и полагает, что это выражение поможет ему побыстрее во всем разобраться. Тут я понимаю, насколько я здесь неуместен и насколько права Экс. Нам еще повезло, что мы в постель не залезли.

– Вам здесь делать нечего, – говорит молодой человек.

Не знаю почему, но он явно нервничает и раздумывает, не устроить ли скандал. Может, стоит показать ему визитную карточку сержанта Бенивалли?

– Вы управляющий?

– Да. Что вы тут взяли? Отсюда ничего выносить нельзя.

– Мы ничего и не выносим.

– Извините, – говорит Экс и протискивается мимо него в темноту. Ей больше нечего мне сказать.

Я вслушиваюсь в стук ее каблуков по тротуару и чувствую себя прежалко. Мужчина щурится, глядя на меня в желтом свете гостиной.

– Какого черта вы здесь делаете? Я сейчас в полицию позвоню. Мы вас…

– Полиция о нас знает, – устало говорю я. Вот тут-то, вне всяких сомнений, и следует предъявить визитку сержанта Бенивалли, однако мне не хватает духу.

– Что вам здесь нужно? – неуверенно спрашивает словно застрявший в двери мужчина.

– Не знаю. Забыл.

– Вы из какой-то газеты?

– Нет. Просто я был другом Уолтера.

– Сюда допускаются только родственники. Так что убирайтесь.

– Вы тоже друг Уолтера?

Прежде чем ответить, он несколько раз моргает. А потом говорит:

– Был. Безусловно.

– Тогда почему вы не пошли на опознание?