И вдруг Олимпия вздрогнула.

— Боже милостивый! — вырвалось у нее.

В паху она нащупала опухоль размером с куриное яйцо.

Закрыв глаза, она скрипнула зубами. Не может быть! Она ведь безвылазно просидела в Витербо!.. Откуда-то из темноты ей вдруг привиделся дон Анджело, искоса пялившийся на нее из-под капюшона, толстые губы растянулись в злорадной ухмылке. С чего бы это ему ухмыляться? И вдруг у нее зачесалось все тело — зудело под мышками, между бедрами — везде. Может, от него на нее перекинулись эти мерзкие блохи?

Глаза донны Олимпии в ужасе расширились — кроме нее, в карете никого не было! Он привиделся ей! Слава Богу! Она с облегчением перекрестилась. Физиономия дона Анджело была лишь видением из-за начинавшейся горячки, и эта опухоль в паху тоже! Как она могла опуститься до столь вульгарного суеверия? Она ведь под защитой всемогущего Бога, да и Черная Роза услышала ее призыв.

Медленно, опасливо, в страхе, что все же не обманулась, донна Олимпия ощупала тело. Нет — опухоль размером с куриное яйцо никуда не делась.

— Поворачивай! — крикнула она кучеру. — Во дворец моего сына!

Необходимо увидеть Камильо! Он ее сын! Он ей поможет — призовет на помощь лучших медиков Рима, профессоров из Сапьенцы. Она богатая женщина, она заплатит им какую угодно сумму, лишь бы уберечься от хвори. Все врачи города будут спасать ее!.. Но — стоп! Умно ли сейчас броситься к Камильо? А если дворец под охраной? Александр далеко не дурак, он вполне мог рассчитать, что надолго она в Витербо не задержится… Боже праведный, и зачем только она потащилась сюда?

Пот градом катил с донны Олимпии. Она еще раз машинально ощупала опухоль. Да, так и есть! Но может, это все же не чума? На сей раз опухоль показалась ей меньше, почти как лесной орех. Разве ей не приходилось слышать о женщинах, у которых в годы увядания появлялось нечто подобное? Разумеется, все страхи беспочвенны, точно — кто мог ее заразить? В Витербо ни о какой чуме и слыхом не слыхали.

Ну и жарища… Олимпия стала обмахиваться вуалью. Нет-нет, пока лекарь не скажет ей, что она здорова, покоя не обрести.

Она извлекла из рукава четки и стала перебирать их. Как успокаивали эти блестящие, отполированные бусины из слоновой кости, как много раз возвращали ей душевное спокойствие и уверенность в себе! Стоило лишь поддаться их нехитрому ритму, простой последовательности, чтобы вновь стать человеком, а не комком нервов: за каждым «Отче наш» следовало десять «Аве Мария», вместе образуя одну большую молитву, и их должно быть всего пятнадцать — пять радостных, пять печальных и пять во славу таинств избавления. Только в такой последовательности, повторяя их снова и снова.

— Тпру! Стой!

Неужели они прибыли на место? Олимпия опустила четки. Осторожно сдвинув занавеску, она выглянула из окошка кареты: постовых у дверей палаццо нет, так что можно рискнуть. С благодарностью поцеловав серебряный крестик четок с изображением Спасителя, донна Олимпия выбралась из кареты.

Едва ступив на землю, она почувствовала, что колени подгибаются, и, дабы удержаться на ногах, Олимпия вынуждена была схватиться за стену палаццо.

— Ого! Что это мы делаем?

— На помощь! Все сюда! Она мажет стены!

— Стены мажет чумной мазью! Зовите сбирре!

Голоса звучали наперебой — возбужденно, злобно, угрожающе. Олимпия повернулась. Ее окружили человек десять, и с каждой секундой толпа вокруг нее росла, со всех сторон, словно крысы из нор, подбирались они, выпучив глаза, разглядывая ее, будто пришелицу из ада.

— Вы только посмотрите!

— Донна Олимпия!

— Папская подстилка!

Что с ними? Совсем, что ли, ополоумели?

И вдруг ее снова пронзила боль, волнами накатывался исходивший откуда-то изнутри жар. Донну Олимпию трясло, как в лихорадке. Разъяренная толпа надвигалась подобно неприятельскому войску. Вот один из них, какой-то старик в лохмотьях, нагнувшись, поднял с мостовой камень. Боже, что он задумал? Охваченная паническим страхом, донна Олимпия бросилась ко входу в палаццо Памфили и принялась изо всех сил барабанить кулаками в ворота. Неужели там ее никто не слышит? Где прислуга Камильо? Только крепкие стены спасут от этих людей!

— На помощь! Отоприте!

Со скрипом приоткрылась дверь, однако слуга не спешил распахивать ее, предпочитая выглядывать через щель. Заметив донну Олимпию, он тут же в страхе отпрянул.

— Давай, давай, впускай меня! Ты что, меня не узнаешь? Лицо слуги вытянулось, у него был такой ошарашенный вид, будто он только что схлопотал пощечину. Неужели этот пентюх не понимает, что происходит? Олимпия бросилась к дверям, пытаясь распахнуть их пошире, но слуга, не желая впускать ее, с силой оттолкнул и тут же захлопнул двери. Где же Камильо? В следующее мгновение она услышала, как задвинулся засов.

— Прочь эту зверюгу! Она и нам сюда чуму занесет!

— Набралась наглости в город заявиться! Чтобы здесь порчу навести!

— Где же сбирре? Когда они наконец появятся?

— На кой черт они нам? И без них справимся!

Брошенный кем-то камень просвистел над самым ухом донны Олимпии, и та невольно пригнулась. Назад в карету! Другого пути нет! На мгновение она закрыла глаза и, собрав все силы, уже готова была бежать к экипажу. Поздно! Когда Олимпия открыла глаза, экипаж быстро катил прочь.

— Повесить ее!

— Где веревка? Веревку давайте!

Внезапно крики стихли. Пошатываясь от вновь охватившей ее слабости, Олимпия отступила на шаг и взглянула на окна фасада палаццо. Там было заметно движение. На втором этаже. Кто-то отодвинул занавески, и гут же в окне возникла фигура — высокий статный мужчина в роскошном одеянии. Наконец! Донна Олимпия едва сдерживала слезы. Какое счастье вновь увидеть это лицо!

— Камильо!.. — из последних сил позвала она сына. — Камильо… это я, твоя мать…

Камильо распахнул окно. Прижимая ко рту платок, он перегнулся через парапет.

— Это и правда ты? Слава Богу, хоть узнал!

Все еще сомневаясь, он недоверчиво спросил:

— Что ты здесь делаешь? Почему ты не в Витербо?

— Какие будут распоряжения, князь Памфили? — громко осведомился один из прибывших тем временем сбирре.

— Что? О чем вы?

Камильо, судя по всему, так и не понял, что происходит.

— Отопри ворота, Камильо! Скорее! Торопись…

Голос отказывался повиноваться Олимпии. Сын с ужасом и недоумением взирал на мать. Почему он молчит, будто воды в рот набрал? Он что, не слышит ее? Она мысленно стала взывать к небесам. «Ангел Божий! Спаси меня!»

И вдруг у окна появилась еще одна фигура: княгиня Россано, жена Камильо. Стоило Олимпии завидеть свою невестку, как перед глазами все помрачилось.