…Простояв на носовой палубе добрую половину утра, Йарра неожиданно вернулся к своим спутникам, и вид у мальчика был несколько настороженный.

– Выгнали всё-таки? – посочувствовал Эврих. Йарра мотнул головой:

– Нет, я сам ушёл… Земли всё равно пока не видно, а Астамер что-то тревожится… Я решил, не буду мешать…

– Астамер, по-моему, ещё у кондарских причалов начал тревожиться, – сказал Эврих. – Тогда ему попутный ветер не нравился, а теперь что?

Ему самому шутка показалась натянутой. Всё же сидит где-то в человеке безошибочное чувство беды, и сколько ни пытайся заглушить его голос, не получается.

– Астамеру не нравятся волны, – честно пояснил Йарра. – Он смотрит на юг и ждёт шторма.

Ветер между тем тянул как раз с юга, то есть в направлении, вполне пригодном для плавания под парусом, но неровные, гаснущие порывы уже не могли наполнить пёстрое полотнище, и кормщик снова посадил мореходов на вёсла. Волкодав, недавно сменивший Эвриха на скамье, счёл, что уже достаточно освоился с новой для себя работой, и впервые отважился оглянуться. Астамер в самом деле пристально созерцал волны, и лицо у него было раздосадованное и мрачное. Волкодав тоже посмотрел за борт. Волны как волны. Круглые водяные горбы, кое-где взъерошенные вздохами ветра. Сухопутному жителю не вообразить, будто Астамер или кто-то другой может по ним прочесть, как по книге, замыслы моря. Волкодав и сам сперва не верил россказням двоих сегванов, своих сотоварищей по колодкам. Но те так спорили между собой, припоминая малейшие оттенки цвета воды и формы гребней, что молодой венн скоро убедился – не врут. Он, к сожалению, мало запомнил из их объяснений, поскольку искусства сражаться это никоим образом не касалось. Зато не сомневался, что Астамер имел все основания для тревоги. Он-то, Астамер, уж точно с одного взгляда за борт мог понять, где какое течение и в которой стороне берег. Может, и вот эта едва заметная зыбь, докатывавшаяся проливами с полудня, внятно говорила ему о чём-то, грозно зарождавшемся вдали и ещё не явившем себя над горизонтом?…

Эврих развернул у себя на коленях карту и принялся водить по ней пальцем:

– Так… мы примерно… ага, Золотой Шар уже скрылся, а Старик ещё не… примерно вот тут… и если с юга…

Он неожиданно замолчал. Волкодав снова скосил глаза – теперь уже в сторону карты. Чуть южнее пальца Эвриха виднелась редкая цепь островов, протянувшаяся поперёк моря, и при ней – маленький рисунок с надписью аррантскими буквами. Волкодаву недосуг было особо присматриваться. Было ли там написано что-нибудь нехорошее или Эврих встревожился, сопоставив расположение островной гряды с движением корабля?… Но если задует с юга, тогда почему?… Он не стал спрашивать. Что толку разузнавать, если всё равно ничего нельзя изменить. Поживём – увидим…

Когда Астамер вдруг принял решение и заорал сперва на рулевого, потом на гребцов, приказывая повернуть корабль к северу и грести что есть сил, Волкодав понял: шторма действительно не миновать. Причём бороться с ним предстояло в таких водах, которые лучше пересекать при тихой погоде. Венн опять ничего не стал говорить. Сказали – греби, значит, нужно грести. А не рассуждать попусту о том, в чём всё равно не особенно смыслишь.

– А почему здесь всадник нарисован? – услышал он голос Йарры. – Там что, лошадей разводят? На таких маленьких островках?…

Эврих ответил почему-то с явной неохотой:

– Дело не в лошадях… Видишь ли, с этими островами связана одна морская легенда. Рассказывают, будто…

Они беседовали на языке Шо-Ситайна, бытовавшем у итигулов. До сих пор никто на корабле не проявлял знания этого наречия; во всяком случае, с Йаррой на языке его племени не заговаривали. Но тут…

– Заткнись!… – прозвучало разом несколько голосов. – Заткнись, аррант, накличешь! И ты помалкивай, недоносок!…

Настал вечер. Едва различимые волны, с трудом подмеченные многоопытным зрением Астамера, превратились в исполинскую мёртвую зыбь, медленно, с глухим гулом катившуюся прямо на север. «Косатка» тяжело взбиралась на вершины, потом устремлялась вниз, и тогда у форштевня вырастали два белых крыла. Астамер всё чаще поглядывал за борт. И с каждым разом заметно мрачнел. Эврих тоже нет-нет да и смотрел на воду.

– Что там? – негромко спросил наконец Волкодав.

– Течение, – так же тихо ответил Эврих. – Сильное течение. Нас быстро относит на юг, и на вёслах не выгрести.

Теперь они говорили на языке, которому научил их Тилорн, так что знатоков не нашлось. А на злобные взгляды Волкодав давно уже внимания не обращал. Он в очередной раз занёс весло и спросил:

– Ну и что такого на юге? Непроходимые скалы?

– Хуже, – ответил Эврих. – Там Всадник.

Всё стало ясно. И таинственная отметка на карте, и явный страх далеко не трусливого Астамера. Волкодав вздохнул и подумал о том, как глупо порою кончаются путешествия. И жизни.

– Он, наверное, взял южнее, чем следовало, и угодил прямо в течение, – пояснил Эврих. – Карта не случайно советует его избегать. А тут ещё зыбь с той самой гряды… По Салегрину, как раз о таком и рассказывают немногие спасшиеся с кораблей, погубленных Всадником…

– Хватит болтовни! – свирепо рявкнул Астамер, шагавший на корму по проходу между скамьями. – Греби как следует, венн!

Йарра тише мыши сидел возле борта, обхватив руками колени. Он дотянулся к уху Эвриха и еле слышно шепнул:

– Мы все погибнем, да? Корабль разобьётся?…

Молодой аррант притянул мальчишку к себе:

– Ну что ты, нет, конечно. Зачем ему разбиваться?

Потом Волкодав увидел, как, нацарапав прочными чернилами на клочке пергамента некую записку, Эврих уложил её в непроницаемый мешок со своими рукописями и насмерть затянул все узлы. У него был вид человека, завершившего земные дела и готового к смерти. Волкодав подумал: когда придёт пора уступать арранту весло, надо будет так же запаковать книжку Зелхата. Действительно, вдруг кто со временем выловит…

Закат был безветренным и зловеще-малиновым, и там, где садилось солнце, по-прежнему не возникало никаких признаков суши. Эврих из этого заключил, что их отнесло на юг даже дальше, чем он предполагал поначалу, и снова распотрошил мешок с рукописями, торопясь изложить последние наблюдения, отпущенные ему судьбой. Строчки получались прыгающими и неровными: Эврих целый день грёб наравне со всеми, а после такой работы руки с трудом переходят к тонкому делу. Поразмыслив, учёный не стал сразу прятать перо и пергамент, решившись делать записи до последнего, пока это будет возможно. Мохнатые тучи висели низко над головами, солнце подсвечивало их снизу прощальным, холодноватым огнём. Только у самого горизонта ещё видна была полоска чистого неба. Очень скоро заволочёт и её.

Измотанные гребцы всё чаще менялись на вёслах. «Косатка» сопротивлялась, точно гибнущее животное, которое продолжает ползти даже тогда, когда его уже раздирают на части. Гладкие стеклянные волны по-прежнему катились из-за кормы. Когда корабль спускался в ложбины, сквозь вершины волн просвечивало солнце. Потом полоску заката окончательно затянуло и стало быстро темнеть. Эврих низко наклонился над рукописью, поставил последнюю точку и убрал всё в мешок. Однако передумал, вновь вынул перо, приписал что-то ещё и только тогда закупорил и завязал горловину. Он справедливо рассудил, что воспользоваться светильничком ему вряд ли позволят.