И почти сразу, как только он это сделал, из морской глубины раздался стон. В полном безветрии он был отчётливо слышен – невероятно низкий, нечеловеческий звук, словно там, внизу, мучилось и страдало нечто непередаваемо громадное. Волкодав чуть не выронил весло – сначала от неожиданности, потом от удара о соседнее, брошенное гребцом. Кто-то сполз со скамьи и начал громко молиться, иные плакали. Так, словно подводный стон прозвучал смертным приговором и кораблю, и всем людям на нём.

Эврих тихо объяснял прижавшемуся к нему Йарре:

– Салегрин Достопочтенный называет то, чему мы сейчас внимали, Зовом Глубин. Его немногие слышали, и никому доподлинно не известно, что именно производит столь удивительный гул: то ли течение, то ли морские животные, то ли что-то на дне. К сожалению, я уже спрятал письменные принадлежности, чтобы сохранить их от брызг и дождя, и посему лишён возможности составить достойное описание услышанного…

– Ты завтра напишешь, – прошептал Йарра. – Когда рассветёт…

Чувствовалось, что ему самому очень хотелось верить в собственные слова.

– Обязательно, – подтвердил Эврих. – Обязательно напишу. А ты поправишь меня, если что позабуду, так что смотри внимательно и запоминай. Договорились?

Волкодав давно знал арранта и видел, что парню было жутко. Ещё как жутко. Но разве мужчина может позволить себе бояться в открытую, когда рядом мальчишка?… Венн поискал взглядом Астамера и увидел его на носу. Сгустившаяся темнота мешала Волкодаву гораздо меньше, чем остальным, и он разглядел, что сегван пристально смотрел за корму. То есть смотрел – не то слово. Его глаза лезли из орбит, волосы, кажется, порывались встать дыбом. Волкодав только собрался выяснить, что именно привело его в такой ужас, но тут темень прорезала вспышка молнии, мелькнувшая на юге.

– Всадник!… – не своим голосом закричал Астамер.

Весь корабль одновременно повернулся в ту сторону. Волкодав стал ждать, когда же долетит отзвук громового раската, чтобы должным образом приветствовать Бога Грозы, и начал даже считать про себя (Тилорн научил его определять, далеко ли ударила молния). Однако вспышка так и осталась безгласной. Зато из-под воды снова донёсся низкий рокочущий стон, и южный горизонт на мгновение охватило лиловое пламя.

И Волкодав увидел.

На фоне мгновенного зарева одиноким силуэтом вырисовывалась скала. Она была громадна – это ощущалось даже на расстоянии – и в самом деле похожа на всадника в просторном плаще, разметавшемся по крупу коня. Так вот ты какой, подумалось Волкодаву. А ведь родился человеком. «Была любимая, горел очаг»… Сам любил, и тебя любили…

Венн так и не бросил весла и держал его на весу, дожидаясь, чтобы на противоположном борту опамятовался и сел грести ещё хоть один человек. Он услышал полный ужаса всхлип юного итигула и торжественный голос Эвриха:

– Приветствуй его как родича, Йарра. Когда он жил на земле, в нём текла та же кровь, что и в тебе.

Всадник между тем приближался со сверхъестественной быстротой. Волкодав невольно подумал, что никакое течение не могло столь стремительно мчать корабль к неподвижной скале и вдобавок безошибочно нацеливать его прямо под каменные копыта. И ещё. Он мог бы поклясться, что всякая новая вспышка заставала Всадника в ином положении. Так бывает, когда молния выхватывает из темноты движущиеся тела…

– Приветствую тебя, родич… – судорожно шептал Йарра. – Преломи со мной хлеба и обогрейся у моего очага…

Венн снова посмотрел на корму и неожиданно понял, что должны были чувствовать Лута и остальные, когда он, Волкодав, прямо у них на глазах обернулся большой и очень грозной собакой. Небось долго потом не могли заново признать в нём подобного себе. А если Боги вправду судили мне участь, как вот этому Всаднику? И буду я так же скакать по родным веннским лесам, храня их от злых перехожих людей, и свой же народ станет говорить обо мне шёпотом, суеверно оглядываясь через плечо?…

Был же человек в крашеных полотняных портах, умерший от страха. Волкодав отчётливо вспомнил его перекошенное лицо и безумные, выпученные глаза.

Точь-в-точь как у Астамера, вцепившегося в носовой штаг…

В трюме корабля жалобно и протяжно замычала корова.

И Астамер, надо отдать ему должное, всё-таки сумел совладать с обессиливающим испугом. Он встрепенулся и заорал так, что Мыш, устроившийся наверху мачты, на всякий случай снялся с облюбованного насеста:

– На вёсла, Хёггово семя! Вы кто, мужики или собачье дерьмо?…

Нашлись и те и другие, но мужиков оказалось больше. Вёсла «косатки» заработали снова, хотя и не так стройно, как раньше. Кто-то даже запел. Спасти корабль могло теперь только чудо Богов, но пусть помнит Всадник, что ненавистные ему чужаки сражаются до последнего…

Их отделяло от каменного исполина не больше двух вёрст, и теперь Волкодав неплохо видел его даже в промежутках между беззвучными молниями, всё так же осенявшими горизонт. Венну случалось дивиться совершенству иных творений ветра, дождя и морских волн. Вроде бы случайное нагромождение камня, а чуть отступишь в сторонку, и дух перехватывает: это что же за скульптор сумел бы подобное изваять!… У подножия чёрной громады неистово клокотало широкое кольцо бурунов: тяжёлые волны с разбегу обрушивались на подводные рифы, вздымаясь косматыми облаками пены и брызг. Могучий конь вырастал из скалы, занося в бешеном беге чудовищные копыта. Седок не трогал поводьев – одна рука простёрлась вперёд, другая тянулась к мечу… Снова ударила мертвенная вспышка зарницы, и резкие тени вычертили лицо. Такой лик мог бы быть у Бога Отмщения. Горе и ярость, обретшие человеческие черты…

Смерть неотвратимо догоняла корабль, и не было никакой возможности ни уйти от неё, ни отвернуть в сторону. Гребля потеряла всякий смысл, поскольку зыбь и течение, направляемое не иначе как могущественной злой волей, просто не замечали жалких усилий гребцов. Однако люди сидели по двое на весло и работали как сумасшедшие. Эврих тоже забрался на скамью к Волкодаву и сказал ему, устраивая ладони на рукояти:

– А ты знаешь, друг варвар, я ведь прочитал книгу Зелхата, лежащую в твоей сумке. И должен тебе сообщить, что всё, написанное в ней о веннах, есть досаднейшее заблуждение, поистине «превеликой жалости достойное».

Волкодав в который раз пожалел, что не выучился складно и красиво излагать свои мысли и не способен подыскать для арранта ответных слов, достойных только что услышанного. По его мнению, Эврих уходил из этой жизни с большим мужеством. И если уж на то пошло, перед лицом нешуточной опасности он неизменно оказывался очень хорош. Настолько же, насколько невыносим бывал в обычные дни… И почему мы с ним всё время ругаемся? – запоздало спросил себя Волкодав. Вернее, ругались…

– Приветствую тебя, родич… – прижимаясь к их ногам, шёпотом, точно заклинание, повторял Йарра. – Преломи со мной хлеба и обогрейся у моего очага…

Судя по всему, заклинание было столь же бесполезно, как и усилия рвавших жилы гребцов, однако остановиться мальчик не мог. Пока человек жив, он борется. И питает надежду. Даже если это надежда на невозможное чудо.