К вечеру задул ветер. Небо потемнело, с северо-запада наползли влажные, напитанные морем тучи и выпустили на волю снежные вихри. Тини закутала Кессаа в теплую одежду, накормила ее и вывела через восточные ворота уже во тьме. В отдалении и слева, и справа, и впереди бились под ветром жидкие сполохи костров, но теперь уже бывшая хозяйка храма шла уверенно, словно видела в темноте, только придерживала Кессаа за руку, жестко предупредив перед самым выходом:

– По теченю пойдем. Он на восток языком по ложбине должен вытянуться, дозоров на нем не будет, но если оступишься, считай, что все твое путешествие только ради глупой смерти и было совершено.

Промолчала Кессаа. Зубы стиснула и промолчала. Ветер глаза захлестывал, если бы не теплый плащ, который в зашнурованном состоянии напоминал подрезанный мех для вина, если бы не корептские меховые штаны, рукавицы и шапки с длинными клапанами, которые можно было завернуть вокруг шеи, закутать ими лицо и даже прихватить крест-на-крест грудь, далеко бы не прошла Кессаа. Одного только понять не могла – как сражаться в таком плаще? Как меч выхватить, если рука в прорезь лишь до локтя проходит?

– Вот, – словно разгадала напряженное молчание Тини. – Потянешь за этот конец, миг – и твой плащ от горла распадется. Только не рассчитывай, что сражаться тебе придется. Нож бальский подобрала?.. Другого оружия не будет. Куда тебе сражаться?

Нож Зиди Кессаа вовсе не выпускала из руки. Так вместе с ножом ладонь в рукавицу и сунула, хотя и жег он пальцы. И еще кое-что жгло ногу. Спрятала девушка в сапог зеркало из Суйки, что и на пороге смерти продолжал прижимать к груди баль.

Давно уже исчезли во мгле отсветы костров, но Тини продолжала идти вперед, и только по тому, что перестала держать ее мать за руку, поняла Кессаа, что кончился течень. И сразу же захотелось остановиться, прислониться к облепленному снегом камню, сползти в сугроб, закрыть глаза, заснуть и увидеть сон, в котором баль по-прежнему будет рядом, а Лебб Рейду по-прежнему будет далекой и недостижимой целью.

– Идем, – грубо встряхнула ее Тини. И дорога продолжилась.

Долгой она оказалась. Такой долгой, что не только начало ее, казалось, кануло в оставшуюся за спиной тьму, но и то страшное, что случилось еще до дороги, в храме. Туманом оно стало подергиваться. Вот уже и лица Зиди не могла Кессаа вспомнить, так и вставал в памяти жуткий мертвец с пронзенными глазницами. Затем уже туманом стало подергиваться все – и чуть различимый от неведомо какого света след Тини в глубоком сугробе, и выныривающие из мглы заснеженные ветви деревьев, и звук собственного дыхания, когда впереди показалась каменная стена. Замученные ноги почувствовали твердость ступеней, и из-за заскрипевшей железной двери пахнуло теплом и мясной похлебкой.

Загородив исходящий жаром очаг, Тини распустила на Кессаа плащ, развязала шапку и, подтолкнув ее на прикрытый шкурами, сваленный в углу лапник, обернулась к кому-то нетерпеливому за спиной:

– Нет Зиди. Погиб. Не уберегла я вашего предсмертного слугу. Нового слугу принимайте.

Веки Кессаа отяжелели, но последним усилием она моргнула, увидела перед собой бальские вытянутые скулы, тонкий шрам на щеке, внимательные глаза и прошептала:

– Я теперь предсмертный слуга Эмучи. Где мед? Немедленно рядом оказался знакомый мешок. Кессаа ощупала бочонок, прижала его к себе и провалилась в сон.

Айра узнала подозрительного жениха сразу, едва мертвец вышел из арки храма. Узнала и мгновенно поняла, что нет больше ни жениха, ни подозрения, а есть только мерзкий труп, которого чужая безжалостная магия поставила себе на недолгую службу. Еще бежали, истошно крича, вниз по ступеням неудавшиеся молодожены, еще шевелился ковер нищих и калек у входа в храм, еще недоуменно поднимали брови и прижимали, к себе младенцев матери, а молодая колдунья уже сплетала первые заклинания, которые должны были сохранить ей жизнь.

Неуклюже дернулась мертвая рука, серебристый сосуд взлетел над толпой, напрасно рассчитывая достичь ступеней, но тонким, слишком тонким оказалось стекло. Вытянулись за блестящей обманкой грязные руки, поймали ее в ладони и тут же раздавили на сотни осколков. И раздался истошный вой.

Не нищие выли, первые из которых лопались пузырями, а следующие просто опадали кучками изгаженного тряпья. Не молодые пары, что так и не успели добежать до спасительных холмов и потонули в мерзлой земле, прекращая визг, когда неведомое захлестывало их выше пояса. Не скирские воины, часть из которых не успели отпрянуть, разорвать цепи и разделили судьбу молодых дештцев.

Вой, казалось, издавала сама земля. Это был вой изголодавшейся мерзости, в глотку которой брошен жирный кусок, но она негодует, потому что знает, что не утолит голод свой и на жалкую толику.

Айра едва устояла на ногах. Согнулась, оперлась ладонями о холодный камень и тут же отдернула их, потому что почувствовала, как в земной плоти набухает гнилой нарыв, растекается вонючая жидкость из лопнувшего сосуда, сгорает всякий росток, семя или уснувший на холодное время червячок.

Испугалась девчонка. Первый раз в собственной короткой жизни испугалась, но губы уже шептали нужные слова, быстрые пальцы, забывшие о холоде, сплетали линии и завязывали узлы, и когда чудовище захлестнуло не только окрестности, но и все основание храма, Айра уже стояла не на камне, а на упругой подушке воздушного моста. На палец высоты ее силы хватило. Попади какой камешек под каблук, высосал бы течень плоть из молодой и наглой, а так только бесновался незримо в камне, пока не истаял, не растекся жидким невидимым болотом по пустырю, не разбежался по ложбинам и впадинам. И тут повалил снег и скрыл плотной пеленой и суетящихся вдали стражников, и обрывистые склоны каменного мешка, и два пылающих вельможных трупа на холме в каких-то двух сотнях шагов от Айры.

Девчонка простояла на одном месте почти до сумерек. И чувствовала уже, что опустился течень к земле, а все не могла заставить себя ступить на камень. Вышептывала новые присказки, потом обливалась, хотя и продрогла уже донельзя, но удерживала себя в воздухе. Сил уже почти совсем не осталось, когда в снегопаде послышались скрип и звяканье, обозначились тени, и у первой ступени появился трактирщик из Скира. Как ни страдала Айра, но не сдержала улыбки. Сапоги Ярига обхватывали грубо смятые два серебряных блюда, лошадь же так вовсе была обута в чеканные серебряные вазы.

– Хороша обувка, не так ли? – недовольно пробурчал Яриг, смахивая с лица снег. – Я уж не знаю, удастся ли заработать, больно накладные расходы велики. Тебе, красавица, никуда не надо? Я тут извозом подрабатываю, но думаю, что пора с этим прибытком заканчивать.

«Голос!» – вдруг все закричало внутри Аиры. Она пошатнулась, оступилась, упала на колено и просто села в сугроб.

– Эй! – покачал головой трактирщик. – Девкам на снегу сидеть не полезно! Тебе же рожать еще. Поднимайся и спускайся сюда! Да будешь на лошадь забираться, не оступись. Мерзость-то эта от ступеней как раз теперь и начинается! Демон знает, как же ее выводить теперь отсюда?