– Но ты слушаешь. Ты наблюдаешь. Что ты услышал в том зале?

Глаза Цяня ярко блестели. Вечерний свет лился в окна. Комната была большой, изящной… приветливой. Место, где можно расслабиться, найти покой. Вот для чего всегда существовал Ма-вай.

Поэт сказал:

– Я полагаю, первому министру сделали предупреждение. Не думаю, что это будет стоить ему его должности.

– Даже если он замышлял убийство?

Сыма Цянь покачал головой:

– Да. Даже если бы ему удалось тебя убить. Скажут: какой смысл иметь столько власти, если не можешь использовать ее, чтобы избавиться от человека, который тебе не нравится?

Тай смотрел на него и молчал. Цянь продолжал:

– Они бы с радостью позволили ему тебя убить – до появления коней. Это не имело бы никаких последствий. Сделал ли он это из-за женщины или чтобы ты не стал угрозой его советнику, твоему брату. Никто и глазом бы не моргнул, если бы ты погиб у Куала Нора или в дороге. Кони изменили ситуацию. Но сегодня, я думаю, речь шла о Рошане. Твое присутствие было предостережением для Чжоу. Он рискует, вот что они ему говорили. – поэт налил еще одну чашку. И опять улыбнулся. – Мне очень понравилось: «холодные звезды на белые кости глядят».

– Спасибо, – ответил Тай.

Среди тысяч писателей Катая Девятой династии было два выдающихся поэта. Этот человек – один из них. Можно уйти к предкам счастливым, унося с собой похвалу написанным тобой строчкам от Сыма Цяня.

– И все же, я только что получил от тебя совет, – заметил Тай.

– Отнесись к нему с осторожностью, – посоветовал поэт. – Я не претендую на мудрость.

– «Претендуют на что-то те, которые этого не имеют», – процитировал Тай; поэт должен знать эту строчку.

Цянь колебался.

– Шэнь Тай, я не склонен к скромности. Я всего лишь честен. Я все время возвращаюсь к этому нефриту и золоту, они меня притягивают. Сандаловое дерево и слоновая кость, шепот и аромат женщин. Но только для того, чтобы нанести визит, попробовать на вкус. Это не мой дом. Меня тянет сюда, а когда я приезжаю, меня тянет уехать. Человек должен считать двор своим домом, чтобы понимать его.

Тай открыл рот, чтобы ответить, но понял: он не знает, что хотел сказать. А Цянь продолжал:

– В Да-Мине или здесь, в Ма-вае, больше красоты, чем в любом другом месте, где люди построили дворцы и разбили сады. Возможно, сейчас здесь больше красоты, что когда-либо раньше. Кто станет отрицать чудо и великолепие этих мест? Или противиться желанию увидеть их?

– Или бояться, что это может закончиться? – спросил Тай.

– Это один из страхов, да. Иногда я радуюсь, что уже не молод, – Цянь поставил свою чашку. – Меня ждут, друг. Две женщины обещали мне поиграть на флейте и угостить вином с шафраном, когда зайдет солнце.

Тай улыбнулся:

– Ни один мужчина не должен мешать другому в этом случае.

– Воистину. Ты идешь?

Тай покачал головой:

– Мне нужно подумать. Полагаю, сегодня ночью будет пир? Я понятия не имею, как себя вести.

– Из-за Вэнь Чжоу?

– Да. Нет. Из-за моего брата.

Поэт посмотрел на него:

– Ему не следовало делать того, что он сделал.

Тай пожал плечами:

– Он – глава нашей семьи. Он скажет, что Ли-Мэй обеспечила нам уважение и положение в обществе.

– В этом он прав, – глаза поэта снова блеснули в отраженном свете. – И все же, я бы понял, если бы ты убил его за это. Но я не слишком разбираюсь в таких вещах.

– Я тоже не уверен, что разбираюсь, – ответил Тай.

Цянь улыбнулся, но у него был мрачный вид. Невольно вспоминалось, что в свое время он был воином.

– Возможно. Но тебе нужно стать умным, Тай. На короткое время или надолго. Ты теперь важная персона.

– «Мир может подносить дары или отраву в драгоценной чаше», – процитировал Тай.

Выражение лица поэта изменилось.

– Этого я не знаю. Кто написал?

– Мой брат, – тихо ответил Тай.

– А, понимаю…

Тай думал о летних грозах, на которые они смотрели из окна общей спальни.

Он шел к двери, чтобы открыть ее перед поэтом, когда раздался стук. И стук шел не из коридора.

Друзья замерли на месте. Несколько секунд спустя стук повторился. Тай повернулся и посмотрел на стену за красивой кроватью.

У него на глазах панель в виде двери распахнулась в темноту, а потом – вторая панель. Двойные двери, скрытые в стене. Никто не появился. С того места, где стоял Тай, он не видел, что там, за дверью. Коридор? Соседняя комната?

Мужчины переглянулись.

– Сейчас мне не нужно здесь находиться, – тихо произнес Цянь. Выражение лица поэта было серьезным. В самое ухо Тая он прошептал: – Будь умным, друг. Не торопись действовать. Эта игра не на один день и одну ночь.

Он сам открыл дверь в коридор. Сопровождающие Тая женщины все еще были там, одна стояла у окна, вторая – на противоположной стороне. Теперь, в преддверии захода солнца, коридор по всей длине освещали фонари.

Они улыбнулись двум мужчинам. Цянь вышел. Тай закрыл за собой дверь и повернулся лицом к комнате.

Быстро, почти бегом, вошли шесть солдат.

Они заняли позиции у двух окон и у двери, попарно, с бесстрастными лицами пройдя мимо Тая, игнорируя его. У них были мечи, шлемы и кожаные доспехи. Те четверо, что встали у окон, выглянули, внимательно посмотрели вокруг, но не закрыли окон. Вливающийся в окна свет был прекрасен в это время дня.

Один из солдат опустился на колени и заглянул под кровать. Потом встал и кивнул в сторону скрытого прохода.

В комнату вошла Вэнь Цзянь.

Она тоже не взглянула на Тая. С серьезным лицом прошла к противоположному окну, потом повернулась к двойной двери. Она по-прежнему была одета в зеленый шелк, расшитый бледно-желтыми драконами.

Сердце Тая сильно билось. Теперь он боялся.

Через двери в стене вошли еще шесть солдат, неся на шестах дворцовое кресло, закрытое занавесками. Занавески скрывали фигуру человека на кресле. Но было понятно, кто это.

Кресло поставили посредине комнаты.

Тай опустился на колени, коснулся лбом пола, вытянув руки перед собой. Он не поднимал глаз и даже закрыл глаза на мгновение, стараясь не дрожать. И замер, распростершись.

Именно так следовало поступать, когда августейший император Катая, правящий по повелению небес, входит в комнату. В любую комнату, не говоря уже о твоей собственной спальне, тайно явившись к тебе по проходу в стенах.

– Тебе позволено встать, сын Шэнь Гао, – это произнесла Цзянь.