Третий ранг составляли «воины Митры», и нам кое-что известно об обряде их инициации. Посвящаемый, обнаженный и с повязкой на глазах, должен был опуститься на колени. На кончике меча ему подносили венец. Его возлагали ему на голову, но тотчас же приказывали снять и положить на плечо, говоря, что божественным венцом является сам Митра. Принимая венец, человек становился «воином Митры» и в память об этом событии приносил клятву больше никогда не принимать никакого венца. Символами воина служили колчан со стрелами и солдатский мешок, а защитником выступал Марс.

«Ворон», «жених» и «воин» были тремя низшими рангами культа.

Первым из старших рангов был «лев». Посвящаемый рычал, как лев, а на рельефе из Коница, что в Боснии и Герцеговине, мы видим на нем головной убор в форме львиной головы. Во время инициации ему мыли руки и смазывали язык медом, после чего он не мог прикасаться к воде (во время ритуала, во всяком случае), ибо его ранг символизировал такую стихию, как огонь. «Львы» находились под защитой Юпитера, и в их обязанности входило поддержание на алтаре священного огня. Знаками «льва» были молния, кочегарная лопата и систр, египетская металлическая погремушка, широко использовавшаяся в разного рода мистериях.

Пятым рангом был «перс» – в него тоже посвящали при помощи меда. Символами «перса» были колосья и серп, и он находился под защитой Луны.

Вторым по значимости рангом был «гонец Солнца». Посвящаемый в него на ритуальном пиршестве изображал светило, сидя рядом с самим Митрой (Отцом). Покровителем этого ранга был бог Солнца.

А на вершине иерархии стоял «Отец». Он был земным воплощением Митры и отвечал за просвещение и дисциплину возглавляемой им паствы. В качестве символов власти использовались персидский головной убор, патера, то есть сосуд для возлияний, серповидный меч и жезл. «Отцу» покровительствовал Сатурн.

Если вы хотите узнать о митраизме больше, могу порекомендовать книгу Чарльза Дэниэлса «Mithras and his Temples on the Wall». Она была в числе книг, которыми я пользовался при написании этого романа.

I. Воспоминания Марка Агриппы:

отрывки (13 год до Р. Х.)

…Я был с ним при Акции [38], когда мечи, ударяясь о металл, высекали искры, когда кровь солдат заливала палубу и окрашивала воды Ионического моря, когда копье со свистом разрезало воздух, когда горящие суда с шипением погружались в воду, когда дневной свет дрожал от криков людей, которые поджаривались в собственных доспехах, не имея возможности сбросить их… А еще раньше я был с ним в Мутине [39], где тот же самый Марк Антоний захватил наш лагерь, где меч вонзился в пустую кровать, на которой незадолго до этого лежал Цезарь Август, где мы продолжали упорное сопротивление и где получили ту первую власть, через которую нам предстояло взять весь мир. А еще при Филиппах [40], где он заболел так сильно, что едва держался на ногах, но все равно приказал, чтобы его на носилках несли рядом с войском, а потом, усилиями убийцы своего отца, снова оказался на краю смерти, где сражался до тех пор, пока убийцы смертного Юлия, ставшего богом, не пали от его же руки.

Я – Марк Агриппа, изредка называемый Випсанием, народный трибун и консул Сената, солдат и генерал Римской империи и друг Гая Октавиана Цезаря, сейчас уже Августа. Я пишу эти воспоминания на пятидесятом году своей жизни, чтобы потомки могли узнать о временах, когда Рим истекал кровью, раздираемый клыками различных группировок, когда Октавиан Цезарь сразил зверя раскола и спас почти безжизненное тело нашего государства, когда Август вылечил израненный Рим и вернул ему силы, чтобы стремительно продвигаться к границам мира. И я тоже, по мере возможностей, внес свою лепту в этот триумф. Вот об этой лепте и расскажут мои воспоминания, дабы историки далекого будущего могли проникнуться величием удивительных свершений Августа и Рима.

Под командованием Цезаря Августа я выполнял определенные задачи по восстановлению Рима, и за эту деятельность Рим щедро наградил меня. Я трижды был консулом, один раз эдилом и трибуном и дважды наместником Сирии. Дважды я получал печать Сфинкса из рук самого Августа, когда тот тяжело болел. В Перузии я вел победоносные римские легионы против Луция Антония, в Галлии – против аквитан, а на Рейне – против германских племен и отказался от предоставленного мне за эту службу триумфа. В Испании и Паннонии мною также были подавлены восстания различных племен и группировок. Именно Август присвоил мне титул главнокомандующего нашим флотом, и мы спасли от пирата Секста Помпея наши суда, укрыв их в бухте в западной части Неаполитанского залива. Потом на сицилийском побережье, при Милах, в Навлохе, эти суда нанесли поражение Помпею и разгромили его флот, и за это деяние Сенат наградил меня военно-морской короной. У Акция мы сокрушили предателя Марка Антония и таким образом возродили к жизни Рим.

В ознаменование освобождения Рима от египетской измены я воздвиг храм, который сейчас называется Пантеоном, и другие общественные здания. В качестве главного руководителя города от имени Августа и Сената я отремонтировал старые акведуки и построил новые, чтобы почтенные граждане и простой люд Рима имели в достатке воду и не болели. И когда в Рим пришла спокойная жизнь, я содействовал изучению мира и его отображению на картах – делу, начатому еще во времена диктатуры Юлия Цезаря и продолженному его приемным сыном.

Вот об этом я и собираюсь писать в своих воспоминаниях. Однако прежде я должен рассказать о временах, когда эти события только зарождались, о временах, наступивших через год после триумфального возвращения Юлия Цезаря из Испании, из кампании, в которой участвовали и Гай Октавиан, и Сальвидиен Руф, и я.

Я был вместе с ним в Аполлонии, когда пришла весть о смерти Цезаря…

II. Письмо: Гай Цильний Меценат —

Титу Ливию (13 год до Р. Х.)

Прости меня, мой дорогой Ливий, что я так долго приступал к ответу тебе. Причины все те же: отставка, кажется, совсем не улучшила мое здоровье. Доктора с мудрым видом качают головами, таинственно бормоча что-то себе под нос, и берут деньги. Ничего не помогает: ни мерзкие лекарства, которыми меня пичкают, ни даже воздержание от всех тех радостей, от которых (как тебе известно) я когда-то получал удовольствие. В последние дни из-за подагры мои пальцы отказывались держать стилус, хотя я знаю, как ты усерден в своих трудах и насколько велика твоя нужда в моей помощи, о чем ты и писал мне. Кроме того, в последние недели к моим иным немощам прибавилась бессонница, так что я провожу свои дни в вялости и апатии. Однако друзья не покидают меня, жизнь течет, и за это я благодарен.

Ты спрашиваешь о ранней поре моего общения с нашим Императором. Должен сообщить: всего три дня назад он соблаговолил посетить мой дом, дабы проведать меня после болезни, и я счел политически правильным рассказать ему о твоей просьбе. Он улыбнулся и спросил, будет ли, с моей точки зрения, правильным помогать такому упорствующему в своих заблуждениях республиканцу, как ты, а потом мы заговорили о былых временах, как люди, чувствующие приближение старости. Он помнит многое – даже мелочи – более ярко, чем я, чья профессия и состоит в том, чтобы ничего не забывать. Наконец, я спросил у него, нет ли у него желания отослать тебе собственный рассказ о тех временах. Его взгляд на мгновение устремился вдаль, а потом он улыбнулся и сказал: «Нет. Императоры вкладывают ложь в свои воспоминания с большей охотой, чем поэты и историки». Он попросил меня передать тебе свои наилучшие пожелания и дал позволение писать тебе, не сковывая себя какими-либо ограничениями.