— Берегитесь да Сото.

— Да Сото я переживу, — сказал Уимзи. — Бантер!

— Милорд?

Бантер возник в дверях спальни Уимзи с таким чопорным видом, будто никогда не рыскал в безобразном котелке по окраинам Южного Лондона.

— Я желаю предстать в любимом образе идеального светского повесы — imitation tres difficile[216].

— Очень хорошо, милорд. Предлагаю палевый костюм, который мы так не любим, с носками цвета осенней листвы и нашим гигантским янтарным мундштуком.

— Как скажете, Бантер, как скажете. Унижение паче гордости[217].

Он послал собранию галантный воздушный поцелуй и удалился во внутренние покои.

Но через сотню лет, а то и позже,

Я возвращусь и титул отвоюю.

«Книга шуток со смертью»[218]

Понедельник, 6 июля

Покорение Лейлы Гарленд шло своим чередом. Уимзи проник вслед за ней в кафе, умело отрезал от двух сопровождавших ее подружек, накормил, сводил в кино и доставил в «Бельвю» на коктейль.

Юная леди проявила почти пуританское благонравие, строго держась людных помещений этого прекрасного отеля, и едва не свела Уимзи с ума своими безупречными манерами за столом. В конце концов ему, однако, удалось передислоцировать ее в угол холла за пальму, где за ними никто не мог подглядеть и где оркестр не мешал им друг друга слышать. Оркестр, непрестанно играющий танцевальную чепуху с четырех дня до десяти вечера, был одной из самых несносных особенностей «Бельвю». Мисс Гарленд удостоила его сдержанного одобрения, однако упомянула, что до оркестра, в котором солирует мистер да Сото, ему далеко.

Уимзи мягко подвел разговор к тому огорчительному факту, что в связи со смертью Алексиса мисс Гарленд пришлось стать объектом всеобщего внимания. Мисс Гарленд согласилась, что это было весьма досадно. Мистер да Сото был очень расстроен. Джентльмены не любят, когда девушку, за которой они ухаживают, подвергают таким неприятным расспросам.

Лорд Питер Уимзи похвалил мисс Гарленд за проявленную выдержку.

Конечно, сказала Лейла, мистер Алексис был милый мальчик и безупречный джентльмен. И так предан ей. Но его едва ли можно назвать мужественным. Девушки предпочитают мужественных мужчин, которые что-то совершают, тут уж ничего не поделать. Девушки так устроены! Мужчина, даже если он из очень хорошей семьи и не обязан работать, все же может чем-то заниматься, ведь правда? (Томный взгляд на лорда Питера.) Вот какие мужчины нравятся мисс Гарленд. Гораздо лучше, считает она, быть высокородным и что-то делать, чем быть высокородным и только говорить о благородстве.

— Разве Алексис был высокородным? — спросил Уимзи.

— Он говорил, что да, но откуда девушке знать? Ну то есть говорить-то легко, правда? Поль — то есть мистер Алексис — рассказывал о себе какие-то небылицы, но я-то думаю, что он их сочинил. Он верил романам и сказкам, прямо как ребенок. Но я ему сказала: «Какая от этого польза? Ты не зарабатываешь и половины того, что некоторые мои знакомые, и какой тогда прок, будь ты даже сам русский царь?» Так и сказала.

— А он говорил, что он русский царь?

— Нет-нет. Он только сказал, что если бы его прапрабабка или кто-то там вышла за кого-то там замуж, он мог бы быть кем-то очень знатным. Но я ему сказала: «Если бы да кабы, да и все равно всю царскую семью прикончили. Так какой тебе с этого толк?» Он меня замучил рассказами о прабабке, но в конце концов замолчал и больше про нее ни слова. Наверно, до него дошло, что девушке не шибко интересны чьи-то прабабки.

— А кем была его прабабка, по его словам?

— Чего не знаю, того не знаю. Он без конца про нее твердил. Как-то раз нарисовал для меня свою родословную, но я ему сказала: «У меня от тебя голова болит, а кроме того, по всему выходит, что твоя родня была не сильно порядочная, так что не понимаю, чем ты хвастаешься. Как по мне, все это не очень-то прилично, и если уж княжны, у которых денег куры не клюют, такое себе позволяют, то как можно обвинять девушек, которым приходится самим зарабатывать на жизнь?» Так ему и сказала.

— Совершенная правда, — поддакнул Уимзи. — Он, судя по всему, был немного помешан на своей родословной.

— Да чокнулся он! — Мисс Гарленд позволила покрову благовоспитанности на секунду соскользнуть. — Ну то есть, я думаю, это было глупо с его стороны, правда?

— Похоже, что мистер Алексис уделял предмету больше внимания, чем он того заслуживает. Записал, говорите?

— Да. А потом как-то раз опять пришел мне надоедать. Спрашивал, сохранилась ли та бумажка, на которой он писал. «Понятия не имею, — говорю. — Очень мне все это нужно. Думаешь, я храню все твои автографы? Как героини в книжках? А вот и нет. Я храню ценные вещи, а не всякие мусорные бумажки».

Уимзи вспомнил, что под конец их отношений Лейла обижалась на недостаточную щедрость Алексиса.

— «Если хочешь, чтобы твои вещи хранили, — говорю, — отдавай их той старухе, которая от тебя без ума. Если ты на ней женишься, то и вещи ей отдавай, чтоб хранила». А он сказал, что как раз не хочет, чтоб ту бумажку хранили, а я сказала — ну и чего ты тогда волнуешься? А он сказал, если я ее не сохранила, то и хорошо, а я сказала — понятия не имею, может, она где-то тут, а он — тогда ее надо сжечь, и чтобы я никому не рассказывала о том, что он говорил, ну то есть о его прабабке, а я — если думаешь, что мне не о чем говорить с друзьями, кроме как о тебе и твоей прабабке, то ты ошибаешься. Скажите пожалуйста! Ну, конечно, после такого мы уже не могли дружить, как раньше.

Я, по крайней мере, не могла, хотя, должна сказать, он меня всегда очень любил. Но я больше не могла терпеть его поведение. Прямо скажу — глупое поведение.

— А вы все-таки сожгли ту бумажку?

— Понятия не имею. Вы хуже Поля — все талдычите про бумажку. Зачем она вам вообще?

— Ну, я интересуюсь бумажками. Но если вы ее сожгли, то уж сожгли. Жаль. Отыщи вы ее, она стоила бы…

Лучи прекрасных глаз Лейлы, блуждавшие словно фары одинокой машины в темной ночи, остановились на лорде Питере.

— Да? — выдохнула она.

— Стоила бы того, чтобы на нее взглянуть, — сухо закончил Уимзи. — Вы бы покопались в своем барахле.

Лейла пожала плечами. Предложение сулило хлопоты.