– В доброте ее и незаурядности я не сомневаюсь. Помните, я сказал как-то: они напоминают иностранок, но это не совсем так. Пани Основская – пожалуй, но к панне Линете это не относится.

– Смотрите сами, – сказала Марыня. – Поймите меня, я не уговариваю вас… Я и так немножко побаиваюсь Стаха – он их недолюбливает… Но, откровенно говоря, при словах ее о слезах Линетки у меня сердце сжалось… Бедняжка!..

– А я и сказать вам не могу, до чего взволновался при одной мысли об этом, – отозвался Завиловский.

Тут подошел Поланецкий, и разговор прервался.

– Ну что, все сватаешь? Женщины неисправимы! Знаешь, Марыня, что я тебе скажу? Сделай одолжение, не вмешивайся ты не в свое дело.

Марыня стала оправдываться, но он, не слушая, обратился к Завиловскому:

– Конечно, это дело не мое, только доверия дамы эти у меня не вызывают.

Завиловский вернулся домой в мечтательном настроении. Все струны его души ожили, затронутые воображением, и сон отлетел далеко. Не зажигая лампы, чтобы ничто не мешало наслаждаться этой волшебной музыкой, опустился он в кресло и при свете луны предался своим размышлениям, а вернее, мечтам. Он не был влюблен, но при мысли о Линете волна нежности к ней подымалась в нем, и фантазия разыгрывалась, как у влюбленного. Она, как наяву, вставала перед ним: эти черные очи, золотистая головка, надломленным цветком клонящаяся ему на грудь… Вот он дотрагивается до ее висков, ощущая пальцами шелковистость волос, и глядит, отстранясь: осушила ли ласка ее слезы, – и вот уже глаза сияют, как омытое дождем небо, когда выглянет солнце… И, пробуждая страсть, фантазия продолжала свой смелый полет. Вот он признается в любви, заключая ее в объятия, чувствует, как учащенно бьется ее сердце, вот кладет голову ей на колени, сквозь шелк ощущая лицом исходящее от нее тепло. И он поежился, охваченный ничуть не воображаемой дрожью. До сих пор была она для него лишь картинкой, теперь впервые стала живой женщиной, овладев все мл мыслями. Размечтавшись, он потерял даже представление, где он и что с ним.

К действительности вернуло его хриплое пение, донесшееся с улицы. Он зажег свет и попытался в себе разобраться. И его охватило беспокойство: ясно было, что он влюбится без памяти, если не перестанет бывать у них.

«Надо на что-то решиться», – сказал он себе.

В ту ночь Завиловский пытался написать стихотворение под названием «Паутинка», а на другой день захотелось увидеть ее – он уже тосковал по ней.

Но пойти прямо к пани Бронич не решился и дождался, пока не настало время чаепития, чтобы застать их всех вместе в гостиной. Основская встретила его очень радушно, с веселым смехом, а он, поздоровавшись, взглянул на Линету, и сердце у него заколотилось: на лице ее отразилась неподдельная радость.

– Знаете, что я подумала, когда вы исчезли? – с обычной своей непосредственностью сказала Анета. – Наша «Тростинка» обожает мужчин с бородой, вот я и решила, что вы хотите себе бороду отрастить.

– Нет, нет! Будьте таким, каким я вас впервые увидела, – живо отозвалась «Тростинка».

– Прятались от нас, пан Игнаций, прятались, не отпирайтесь! – полуобняв Завиловского, сказал Основский с фамильярностью светского человека, умеющего сразу установить приятельские отношения. – Но я нашел способ, как его привадить. Пусть Линетка примется за его портрет, тогда ему придется бывать у нас ежедневно.

– Какой ты у нас умник, Юзек! – захлопала Основская в ладоши.

Юзек просиял от удовольствия, что удостоился жениной похвалы.

– А что? Неплохо придумано! Правда, Анеточка?

– Я уже думала об этом, – ответила своим грудным голосом панна Кастелли, – но боялась показаться навязчивой.

– Я к вашим услугам, – сказал Завиловский.

– Тогда в четыре часа, после Коповского, – сейчас темнеет поздно. Впрочем, скоро я кончу возиться с этим несносным Коповским.

– Знаете, что она про него сказала? – начала было тетушка Бронич.

Но панна Кастелли не позволила ей докончить. Помешало и появление в гостиной Плавицкого, который расстроил общий разговор. Плавицкий был без ума от Анеты, с которой познакомился у Марыни, и не скрывал этого, а она беззастенчиво с ним кокетничала на потеху себе и остальным.

– Садитесь, папочка, вот сюда, со мной рядышком, нам будет с вами хорошо, правда ведь?

– Как в раю, как в раю! – восклицал Плавицкий, похлопывая себя по коленям и от удовольствия высовывая кончик языка.

Завиловский подсел к панне Кастелли.

– Я счастлив, что смогу у вас бывать каждый день… – сказал он. – Но это отнимет у вас много времени.

– Ну и что из этого! – отозвалась она, глядя ему в глаза. – На вас тратить время не жалко, не то что на других. Я не настаивала, оттого что боюсь вас.

Теперь он в свой черед взглянул ей в глаза и сказал с ударением:

– Не надо меня бояться.

Линета потупилась, и наступило неловкое молчание.

– Почему вы не приходили так долго? – минуту спустя спросила она, понизив голос.

«Потому что боялся», – чуть не сорвалось у него с языка; но это значило зайти слишком далеко, и он ответил:

– Писал.

– Стихи?

– Да, стихотворение «Паутинка». Завтра принесу. Помните, в день нашего знакомства вы сказали, что хотели бы стать паутинкой? С тех пор у меня все время перед глазами паутинка, летящая по воздуху.

– Она летит… но не сама, – отвечала панна Кастелли. – Самой ей высоко не подняться, если только…

– Если – что? Почему вы не договариваете?

– Если не увлекут крылья какой-нибудь огромной птицы…

И она быстро встала, поспешив на помощь Основскому, который пытался открыть окно.

У Завиловского потемнело в глазах. Ему казалось, он слышит, как кровь стучит у него в висках.

Из забытья его вывел медоточивый голосок тетушки Бронич:

– Старый пан Завиловский говорил, что вы родственник ему, но бывать у него не хотите, а он посетить вас не может из-за подагры. Почему вы у него не бываете? Такой любезный, благовоспитанный человек! Навестите, доставьте ему удовольствие. Зайдете к нему?

– Хорошо, зайду, – отвечал Завиловский, который был на все согласен в ту минуту.

– Вот какой вы добрый, уступчивый! И с кузиной своей Еленой познакомитесь. Смотрите только, не влюбитесь – тоже барышня очень томная.

– Это мне не грозит, – засмеялся Завиловский.

– Говорят, она в Плошовского была влюблена, в того, который застрелился, и теперь вечный траур по нем носит в сердце. Когда вы к ним пойдете?

– Завтра, послезавтра… Когда вам будет угодно.