Своё правление Петровский начал с того, что уволил дюжину старших офицеров, которых посчитал «слишком близкими» к объекту их работы — организованной преступности. «Слишком близки?' — воскликнул офицер связи ФБР в американском посольстве. — Да они были на содержании у преступников!»

Затем Петровский провёл серию тайных проверок некоторых старших следователей. Те, кто послал взяткодателей подальше, получили повышения и значительные доплаты к жалованью. Создав таким образом надёжные и честные подразделения, он объявил войну организованной преступности. Его отрядов в преступном мире боялись, как никого раньше, и он получил прозвище Молотов, но не в честь давно умершего министра иностранных дел и подручного Сталина, а от слова «молот».

Но, даже будучи кристально честным человеком, он не мог перетянуть на свою сторону всех. Коррупция, словно рак, слишком глубоко проникла внутрь. Представители организованной преступности имели друзей повсюду, вплоть до самых верхних эшелонов власти.

В ответ Петровский не старался быть слишком разборчивым при арестах. Для защиты и поддержки своих следователей и федеральная, и городская милиция по борьбе с организованной преступностью имела вооружённые отряды. Принадлежавшие федеральной милиции назывались ОМОНом, а подразделения быстрого реагирования Петровского — СОБРом.

В начале своей деятельности Петровский возглавлял рейды лично, и, чтобы предотвратить утечку информации, они проводились без предварительного обсуждения. Если при налёте бандиты сдавались тихо, их ожидал суд; если же один из них хватался за оружие, пытался уничтожить улики или сбежать, Петровский дожидался конца операции, произносил своё знаменитое «так-так» и приказывал принести пластиковые мешки для покойников.

К 1998 году ему стало ясно, что самая большая мафиозная группа и, как кажется, самая неуязвимая — это банда Долгорукова, контролирующая большую часть России к западу от Урала, страшно богатая и пользующаяся при таком богатстве устрашающим влиянием. К зиме 1999 года Петровский лично руководил борьбой с долгоруковской группировкой, и та ненавидела его за это.

* * *

При первой встрече Умар Гунаев сказал Монку, что в России нет необходимости подделывать документы — можно просто купить настоящие за деньги. В начале декабря Монк проверил его слова.

Он намеревался в четвёртый раз добиться встречи с видным российским деятелем, выдавая себя за другого человека. Но поддельное письмо митрополита Русской православной церкви в Лондоне там и было составлено. Как и письмо, которое, как подразумевалось, пришло из Дома Ротшильдов. Генерал Николаев не спрашивал удостоверения личности, ему хватило мундира офицера Генерального штаба. Генерала Валентина Петровского, жившего под постоянной угрозой покушения, охраняли день и ночь.

Где чеченский вождь достал документы, Монк никогда не спрашивал. Но выглядели они убедительно. На них была фотография Монка с коротко подстриженными светлыми волосами, и они указывали, что он — полковник милиции из аппарата первого заместителя начальника управления по борьбе с организованной преступностью Министерства внутренних дел. В таком звании он не мог быть известен Петровскому, но являлся его коллегой из федеральной милиции.

Одно не изменилось после падения коммунизма — это российская привычка отводить целые многоквартирные дома для проживания высокопоставленных чиновников. В то время как на Западе политические деятели, гражданские чиновники и старшие офицеры обычно живут в собственных домах, разбросанных по пригородам, в Москве они, стремятся жить в бесплатных, квартирах огромных домов, принадлежащих государству.

Это объясняется в основном тем, что посткоммунистическое государство отобрало эти дома у старого Центрального Комитета и сделало квартиры бесплатными. Многие из этих домов тянутся вдоль северной стороны Кутузовского проспекта, где когда-то жили Брежнев и большинство членов Политбюро. Петровский жил на предпоследнем, восьмом, этаже здания на Кутузовском проспекте. В этом доме находилось ещё с десяток квартир старших офицеров милиции. Размещение рядом всех этих людей одной профессии имело своё преимущество. Простых граждан раздражало бы постоянное присутствие охраны, но милицейские генералы прекрасно понимали её необходимость.

Машина, на которой в этот вечер ехал Монк, чудодейственным образом приобретённая или «взятая взаймы» Гунаевым, была подлинной милицейской чёрной «чайкой», принадлежавшей МВД. Монк остановился перед шлагбаумом у въезда во двор жилого дома. Один из омоновцев жестом велел опустить заднее стекло, в то время как второй держал машину под дулом автомата.

Монк предъявил удостоверение личности, объяснил, к кому едет, и затаил дыхание. Охранник посмотрел на пропуск, кивнул и отошёл в будку, чтобы позвонить. Затем он вернулся.

— Генерал Петровский спрашивает, по какому делу вы приехали.

— Скажите генералу, что я привёз документы от генерала Чеботарёва, дело срочное, — ответил Монк. Он назвал имя человека старше Петровского по званию.

Состоялся второй телефонный разговор, после чего омоновец кивнул своему коллеге, и шлагбаум поднялся. Монк оставил машину на парковке и вошёл в здание.

За столом консьержа на первом этаже сидел ещё один охранник; он кивнул, разрешая Монку пройти. На восьмом этаже у лифта его ожидали ещё двое. Они обыскали Монка, проверили атташе-кейс и внимательно осмотрели его удостоверение. После чего один из них что-то передал по интеркому. Секунд через десять дверь открылась. Монк знал, что его разглядывали в «глазок».

Дверь открыл ординарец в белой куртке, чьё телосложение и манера поведения наводили на мысль, что он способен на большее, чем разносить бутерброды, если потребуют обстоятельства, а затем Монк очутился в чисто семейной атмосфере. Из гостиной выбежала маленькая девочка, посмотрела на него и сказала:

— Вот моя кукла. — Она показала белокурую куклу в ночной рубашке.

Монк улыбнулся:

— Какая красивая. А как тебя зовут?

— Татьяна.

Вышедшей вслед за ребёнком женщине было около сорока; она улыбнулась, как бы извиняясь за девочку, и увела ребёнка. Затем появился мужчина без пиджака, вытиравший губы, как любой человек, которого оторвали от обеда.

— Полковник Сорокин?

— Так точно.

— Странное время для визита.

— Прошу прощения. Возникло срочное дело. Я могу подождать, пока вы закончите обед.

— Не надо. Уже закончил. Всё равно сейчас время мультиков по телевидению, так что это не для меня. Проходите сюда.

Он провёл гостя в кабинет. При более ярком свете Монк рассмотрел, что борец с преступностью не старше его самого и такой же крепкий.

Три раза — у патриарха, генерала и банкира — он начинал с признания, что воспользовался чужим именем, и ему это сходило с рук. В данном случае Монк предполагал, что он вполне может умереть раньше, чем успеет извиниться. Он раскрыл атташе-кейс. Охранники проверили его, но увидели только две папки с документами на русском языке и не прочитали ни слова. Монк протянул генералу серую папку, заверенный доклад.