— Здесь полно девушек, — заметил Абелярдо. — Американки, немки, японки. И они все как на подбор. Подцепи себе одну.

— Бы не пропадете, — сказал я.

— Конечно, — согласился Густаво. — Мы будем всем довольны в Куиллабамбе. Мы будем обмениваться идеями.

Мальчишка и старик продолжали наигрывать какой-то жалобный напев. Это выглядело так трогательно: босоногий малыш, поющий ради пропитания в таком злачном месте. Музыка замолкла. Мальчик снял матерчатую кепку и пошел по залу, собирая мелочь. Мы кинули ему несколько монет. Он поклонился и снова завел свой напев.

— Он беден, — заметил я.

— Семьдесят процентов населения Перу живет в нищете, — ответил Густаво. — Как этот мальчишка.

Мы выпили еще, но на такой высоте алкоголь действует парализующе. Я отяжелел и отупел и отказался от третьей бутылки пива. Остальные принялись за жареное мясо. Я попробовал было, но решил приберечь аппетит на потом. Я уже достаточно прожил в Куско, чтобы знать, где можно получить отличный стейк со спелым авокадо всего за доллар пятьдесят. Я оставил их за обсуждением шансов Перу на победу в Мировом кубке.

— Мы не слишком хороши, — говорил Наполеон. — Думаю, мы проиграем.

Я не стал с ним спорить. Единственный способ управиться с перуанцем — это не оспаривать его мрачные прогнозы.

После обеда я почувствовал себя слишком больным для прогулки. Я вернулся в отель — на самом деле это были меблированные комнаты в доме над площадью — и, слоняясь по столовой, наткнулся на старинный фонограф. Это была настоящая «Виктрола» выпуска 1904 года, и рядом с нею лежала стопка пластинок на семьдесят восемь оборотов. Большинство из них были безнадежно испорчены. Я нашел одну почти целую и прочел на этикетке: «Бен Берни и его парни. „Лил из Шанхая“, „Уорнер бразерс“, „Свет рампы“». Я повернул рычаг и поставил пластинку.

Я прошел через все горы,

Я поднялся на все холмы,

Я искал в вышине,

Я искал в глубине,

Я искал мою Лил из Шанхая.

На площади горели фонари. Прокаженный, которого я видел днем ковылявшим на своих окровавленных обрубках, как Поббл без пальцев ног[44], скорчился возле фонтана. На другом конце площади высилась изящная церковь иезуитов, на заднем плане чернели вершины Анд, напоминавшие сейчас шляпы индейцев, собиравшихся на площади.

Я пытался забыть,

Но какой в этом прок,

Я искал в вышине,

Я искал в глубине…

Мне стало холодно. Не спасала даже кожаная куртка, а ведь я был в комнате. Но здесь было так тихо: ни автомобильных сигналов, ни рева моторов, ни визга радио, ни криков прохожих, только церковный перезвон да «Виктрола».

Я искал мою Лил из Шанхая.

Каждый будний день колокола на церквях Куско начинали звонить в четыре утра. Они снова звонили в четыре пятнадцать и четыре тридцать. Благодаря большому числу колоколен и окружающему город амфитеатру гор перезвон с четырех до половины пятого звучал очень празднично. Он призывал на мессу всех верующих, но откликались одни индейцы. Они являлись в собор на утреннюю мессу к пяти часам, в шесть часов двери собора распахивались в холодный горный рассвет, и сотни индейцев выходили разом на площадь. Многие из них были одеты в алые пончо, отчего атмосфера праздника только усиливалась. Они казались довольными, они только что прикоснулись к святыням. Любой католик уходит с мессы в приподнятом настроении, и, хотя этих индейцев жизнь не баловала — достаточно было взглянуть на обветренные морщинистые лица, — в этот ранний час после мессы почти все они улыбались.

Туристы поднимались засветло вместе с индейцами, но они спешили на вокзал «Санта-Ана», чтобы успеть на поезд до Мачу-Пикчу. Они тащили с собой пакеты с завтраком, зонтики, дождевики и фотоаппараты. Они были сердиты и имели на это все основания. Их уверили, что если прийти на вокзал в шесть часов, то можно наверняка занять место в вагоне семичасового поезда. Но семь давно миновало, а никто и не подумал пускать их на вокзал. Накрапывал мелкий дождик, а перед вокзалом толпилось не меньше двух сотен туристов. На вокзале царила полная неразбериха.

Туристы злились еще больше. Вчера им тоже пришлось подняться черт знает в какую рань, чтобы попасть на самолет до Куско, и в аэропорту их встретила бестолковая толпа пассажиров. Теперь они не выспались, чтобы попасть на поезд до Мачу-Пикчу, а толпа оказалась и того больше. Они переминались с ноги на ногу в предрассветных сумерках, теребили свои пакеты с завтраком и глухо роптали. Большинство из них купили двенадцатидневный тур по Южной Америке, и большую часть отведенного им времени они провели именно так: в ожидании кого-то или чего-то, и им это совсем не нравилось. Они не хотели жаловаться вслух, потому что знали, что американцев не любят за их манеру всем жаловаться. Но они сильно злились. Я стоял в этой толпе и ждал, когда мне предоставится возможность заметить: «И я вас вполне понимаю».

— Как по-вашему, они откроют наконец двери, чтобы пустить нас на вокзал? — не выдержал один, в ковбойских сапогах.

— Это для них слишком просто. Скорее они будут держать нас здесь до последнего, — ответил Чарльз П. Клапп.

— Мне уже тошно от всего этого, — призналась Гильди, которая действительно выглядела больной. Бедняжка давно разменяла седьмой десяток, и теперь ее занесло куда-то в глубину Анд, где приходится торчать возле вонючего рынка в Куско на ступеньках вокзала. Ниже по лестнице сидела индеанка с плаксивым младенцем на руках. Она продавала «шик-блеск» и сигареты. Рядом с ней устроился мужчина с горкой помятых персиков. Гильди из… Откуда вы? Ну конечно, из ухоженного городка на Среднем Западе, где поезда ходят точно по расписанию, а вежливые пассажиры уступают ей место. Она понятия не имела о том, какой тяжелой окажется эта поездка. Она заслужила мое сочувствие и даже признание. В таком возрасте нужна немалая отвага, чтобы пускаться на поиски приключений.

— Если они не откроют двери через несколько минут, я возвращаюсь в отель.

— И я вас вполне понимаю.

— Мне все время плохо, начиная с Ла-Паца, — призналась она.

— «Маркетов» побьют в этом сезоне, — заявил Морри Апбрейд, рослый малый из Батон-Ружа, медленно цедивший слова сквозь стиснутые зубы.

— Зато у Техаса в этот раз подобралась отличная команда, — заметил Джек Хаммерсман.

— А что случилось с «Нотр-Дам»?

Они заговорили о футболе: победы, поражения и цветной игрок выше шести футов ростом. Это было своего рода утешением, способом отвлечься от знобкого ожидания здесь, в Куско. Мужчины толковали между собой, женщины стояли и молча переживали.