— Это, наверное, против оползней, — заметил походя мистер Фонтейн.

Но тут Берт Хоуви вскричал:

— Эй, это что за уродские башмаки!

Он во все глаза смотрел на мои ноги.

— Водонепроницаемые, — ответил я.

— Эй, детка, — обратился Берт к Эльвире, — ты только глянь, какие уродские башмаки!

Но Эльвира все еще смотрела на Оллантайтамбо. Она увидела башню с часами на деревенской площади, по ошибке приняла ее за колокольню и сообщила, что она напоминает ей колокольни в Куско. Прочие принялись наперебой сравнивать ее с колокольнями в Лиме, Квито, Каракасе, Ла-Пасе и даже еще более удаленными отсюда. И так за все время нашего путешествия по Святой долине инков никто не обратил внимания на поля пшеницы и кукурузы, или на гладкие вершины утесов, отполированных великими ледниками, или на наше приближение к солнцу вдоль берегов этой стремительной бурой реки. Упоминание о колокольнях запустило дискуссию о религии вообще, а с ней лавину совершенно диких высказываний.

— Эти золотые алтари меня совсем достали, — твердил один турист. — Никак не пойму, почему их просто не расплавили и не накормили на эти деньги всю эту голытьбу.

— Вот-вот, а еще есть статуи! — подхватил другой. — На них же смотреть страшно: вечно все в крови и в ранах!

Тут все заговорили разом. Оказалось, что страшнее всего смотреть на статуи Христа: жуть какая-то! Деву Марию обвинили в излишнем весе и наряде сплошь из бархата и кружев. Иисус на кресте вызывал у них оторопь посреди золота и росписей: ребра так и торчат! Он и на человека-то не похож! И так без конца: кровь, золото, мученики и люди на коленях. И зачем вообще изображать такое ужасающее количество крови, если в итоге все получается так вульгарно?

Мне стало тошно от этой смеси высокомерных издевок и брезгливости. «Никак не пойму» было их любимой фразой, но это была лишь неуклюжая попытка замаскировать непониманием свою глупость и невежество. То самое невежество, которое позволило опуститься до столь низкопробного кривлянья.

Я почувствовал, что настал мой час высказаться. Я тоже видел эти церкви и успел прийти к определенным выводам. Я громко прокашлялся.

— Это выглядит преувеличенно кроваво, потому что оно действительно кроваво, — заявил я. — Вполне возможно, что здесь церковь пролила именем Христа гораздо больше крови, чем в Испании, и уж наверняка гораздо больше, чем в Штатах. Но здесь вообще довольно кровопролитная жизнь, вы не находите? Чтобы поверить, что Христос страдал, вам необходимо знать, что он пострадал сильнее вас. В Штатах на изображениях Христа достаточно пары синяков, нескольких слезинок и ссадин. Но здесь? Как вообще возможно страдать сильнее, чем эти индейцы? Они ежедневно терпят боль самого разного рода. Инки по натуре своей были миролюбивы и набожны, но если кто-то из них нарушал закон, то наказание оказывалось не в пример жестоким — его могли закопать живьем, забить камнями, распнуть на земле и затоптать или подвергнуть пыткам. На чиновников, пойманных на взятках, обрушивали каменную плиту, а девственниц, заговоривших с мужчиной, подвешивали за волосы. Боль пришла сюда не с испанскими священниками, но распятый Христос был частью церковного ритуала. Индейцам внушали, что Христос страдал, и им нужно было помнить о том, что его страдания были более тяжкими, чем их. То же самое относится и к Деве Марии, которой по определению положено быть более здоровой и упитанной и красиво одетой, чем любая земная женщина из их общества. И потому да, статуям необходимы эти преувеличения, поскольку они изображают Господа и Пресвятую Деву. Не так ли?

Убежденный в своей правоте, я развивал эту тему. Мария в соборе Святого Франциска в Лиме в своем парчовом платье с серебряной корзиной в руках обязана была превзойти в роскоши любую аристократку из инков, а заодно, если уж на то пошло, и испанцев. Эти божественные фигуры должны были превзойти любого смертного — будь то испанец или перуанец — как в роскоши, так и в страданиях. А значит, они и будут выглядеть более богато или более кроваво — в зависимости от ситуации, чтобы не нарушить веру в превосходство божественного над земным. И в этом состоит главный урок Спасителя, адресованный не только перуанцам, но, по сути, и всей прочей Латинской Америке: его неординарность. Точно так же статуя Будды в период отшельничества изображает мужчину гораздо более тощего и изможденного, чем любой живой отшельник или буддист. Чтобы вы поверили в Бога, вам необходимо видеть, что он принял гораздо более тяжкую муку, чем вы. Так же точно и Мария должна выглядеть более матерински, более роскошной и здоровой, чем любая другая мать. Религия требует такого накала эмоций для того, чтобы прививать набожность. Верующий не в состоянии поклоняться кому-то равному себе: ему требуются зримые доказательства святости в изображении Господа. Тогда он ответит благоговением и покорностью и станет украшать Его золотом.

После этого никто ни слова не проронил о религии. Они снова отвернулись к окнам, и посыпались привычные замечания вроде «Опять свиньи» или «Видишь, там радуга?». Они упорно продолжали эту беседу ни о чем в стиле мистера Торнберри, чтобы отвлечься от того, что, по их мнению, превратилось в скучное и бесконечное путешествие в никуда.

Но там действительно была радуга над Урубамбой. Насколько мы можем судить, инки были единственным народом на земле, поклонявшимся радуге. И теперь мы приближались к тому, что Хирам Бингхем назвал «последней столицей инков». Дождь прекратился. Мачу-Пикчу находился где-то прямо над нами, укрытый в мешанине утесов и каменных обломков. Туристы все еще о чем-то болтали. Я сдуру проболтался Берту Хоуви о найденной в отеле «Виктроле» и о том, как слушал на ней «Лил из Шанхая». Берт заявил, что Бен Берни — парень из Чикаго, и принялся в подробностях описывать, как тот пробивался в люди. Я представил, как высоко над макушкой бормочущего Берта на скальной лестнице жрецы солнца в своих ярких одеяниях стояли лицом к востоку. Они делали это каждый раз во время восхода, и, едва солнце, их божество, начинало сиять над вершинами Анд, жрецы простирали к нему руки и (как описал отец Каланка в 1639 году) «слали ему воздушные поцелуи… жестами величайшей любви и благоговения». Но перед нами еще лежал долгий путь: мы по-прежнему не могли удалиться от реки. Ее воды были бурными и темными, потому что отражали густую листву на склонах ущелья, а не небо.

«Эта вода слишком темная и зловещая, — написал Бингхем, — даже для свободного от предрассудков янки».

Мы продолжали подъем по огромным скалистым уступам. Туристы болтали без остановки, замолкая, только чтобы поглазеть на что-то. Поглазев, тут же начинали жаловаться. Это продолжалось до самого последнего уступа, до самой вершины горы, где перед нами открылся весь город. Он распростерся на горе подобно грандиозному скелету, заброшенному сюда великанскими кондорами. Туристы замолчали как по команде.

Экспресс «Панамерикано» — самый значительный поезд в Южной Америке, преодолевающий перегон в тысячу миль от Ла-Паса в Боливии до аргентинской станции «Тукуман». Он пересекает границу между государствами, что удается очень малому числу поездов в этом полушарии, а ведь на поезде интереснее всего ездить именно тогда, когда ты попадаешь из одной страны в другую. Приграничная полоса — это такая ничейная зона, в которой можно наблюдать выдающиеся сцены театра мошенничества: получение отметки в паспорте, косые взгляды исподлобья, взятки на таможне, тупой патриотизм чиновников и необъяснимые запреты и отказы. Я пешком перешел по мосту над Рио-Гранде, чтобы попасть из Техаса в Мексику, и так же пешком перешел из Гватемалы в Сальвадор. Теперь я надеялся на поезде пересечь границу Боливии и после трехдневного путешествия по горным районам Анд попасть в самое сердце Аргентины.