* * *

Таким многообразным, внутренне противоречивым, но, несомненно, ярким было таинство культуры Каролингского Возрождения. Один из классиков знаменитой французской школы «Анналов» Жак Ле Гофф (1924–2014) замечал по поводу Каролингского Возрождения, что его культура «обычно не шла дальше почти что детских забав, столь соблазняющих варварские умы. Словопрения, загадки, ученые головоломки – все это напоминает игры и упражнения, предлагаемые современными журналами для развлечения. Королевская Академия была чем-то вроде светского увеселения, которому предавался кружок близких к государю лиц, которые именовали его ради забавы Давидом… Император, научившийся читать, но не писать, что было уже большим достижением для мирянина, как дитя забавлялся сделанными для него большими буквами, которые он по ночам угадывал ощупью под подушкой. Увлечение античностью чаще всего ограничивалось знакомством с нею по Кассиодору и Исидору Севильскому». Однако нельзя безоговорочно согласиться с этой во многом справедливой, но излишне категоричной оценкой. Благодаря поддержке франкских правителей, культура и искусство этого периода переживают расцвет, особенно заметный на резком контрасте с глубоким упадком VII – первой половины VIII вв. Каролингское Возрождение во многом послужило фундаментом для культуры последующих эпох, особенно для наследующего каролингское Оттоновского Ренессанса, а культурное развитие Европы более не прерывалось периодами культурной деградации и застоя.

Каролингское Возрождение с его обширной программой восстановления относительно массового образования и науки, с привлечением ко двору Карла малочисленных поначалу, но мощных европейских интеллектуалов, воспитавших следующие поколения учеников, развитием скрипториев и широко, основательно налаженного книжного дела с переписыванием богато украшенных миниатюрами драгоценных манускриптом, с развитием строительного дела было, безусловно, лишь в малой своей части отголоском Античности. Оно рождало новый христианский европейский мир, закладывало основы Европы эпохи Средневековья. И, снова же отчасти, оно было прообразом будущего классического европейского Возрождения, породившего, в конечном итоге, современную Европу, а вместе с ней и современный мир. Так осуществлялась неразрывная связь времен – Античность бросила свой отблеск на Империю Каролингов, из Каролингского Возрождения выросла средневековая Европа, сквозь культуру которой, отталкиваясь и в то же время щедро черпая из ее наследия, пророс Ренессанс.

Единая Франкская империя Каролингов ненадолго пережила своего создателя Карла Великого, отошедшего в мир иной в 814 г. С наследованием вопросов не возникло. На момент смерти франкского императора в живых оставался лишь его сын Людовик Аквитанский, которого Карл собственной властью короновал императорской короной еще в 813 г. Однако проблемы коренились за фасадом все еще прочной внешне, но крайней рыхлой изнутри монархии. Центральная власть, стремясь усилить свое влияние на местах, собственными действиями порождала своих будущих могильщиков: самовластных крупных землевладельцев-феодалов, не считавшихся ни с чем, кроме грубой силы. Усиливая позиции региональных управленцев-графов, уже Карл, сам того не желая, бросал в землю семя будущего регионального сепаратизма, который в условиях технологий и коммуникаций Раннего Средневековья расцветал тем пышнее, чем дальше находился местный князек-властитель от места пребывания императора. Земли и власть ускользали из рук императора уже при жизни старевшего Карла Великого, которому в 811 г. докладывали: «Твои посланцы не встречают больше повиновения, приказания твои в графствах не исполняются». «Достижения Карла Великого были одно, а его наследие – другое, – подводит неутешительные итоги правления первого императора франков один из ведущих британских специалистов по истории варварской раннесредневековой Европы Джон Майкл Уоллес-Хедрилл (1916–1985). – Его преемнику досталась пустая казна, продажная и мятежная свита, разваливающаяся империя, пораженная голодом и опустошаемая чумой, в сельских районах которой зачастую единственным законом была кровная месть. За видимостью единства и однородности стояло общество, раздираемое местническими интересами, не способное питать ни национальных, ни тем более имперских устремлений».

Впрочем, воцарившемуся после смерти отца Людовику Благочестивому (814–840) все еще удавалось поддерживать единство империи. В отличие от Карла Великого, император Людовик не стремился к далеким походам и масштабным завоеваниям, сосредоточившись на сохранении уже завоеванного и установлении в государстве всеобщего благочестивого порядка. Отныне государь мыслился не как воин, а как мудрый властитель и справедливый судья, блюститель мира и гарант всеобщего порядка, отвечавший за неукоснительное соблюдение заповедей Господа и будущее Спасение всех своих подданных. Анонимный автор пространной «Жизни императора Людовика», известный под прозвищем Астроном, свидетельствует, что этот правитель, напоминающий скорее иерея, чем воина, как нельзя лучше подходил для этой задачи. Если Карл, завоеватель и создатель государства, был схож с библейским царем Давидом, то Людовик, несомненно, был в этом сравнении мудрым Соломоном, продолжателем свершений отца, но уже преимущественно в мирном русле.

В нашей памяти этот тандем Карла и Людовика справедливо может вызвать также образы князей киевских Владимира Великого и его сына Ярослава Мудрого. И действительно, Людовик во многом продолжал программу отца, но уже на мирном поприще, причем, будучи в высшей степени религиозным человеком, с утроенным рвением сотрудничал с представителями Церкви. Епископы и аббаты крупных монастырей действительно стали важнейшей опорой его власти, развивая и отстаивая концепцию неразделимости империи и идею об особой природе королевской власти, призванной, прежде всего, служить делу укрепления истинной веры Христовой. В этом отношении именно при Людовике Благочестивом нашли свое максимально полное осознание и воплощение те принципы правления, которые путем проб и ошибок нащупывались Карлом Великим.