фарфора. И еще: таким немощным сосудом была для меня Она.

Действительно, девушка – это нечто легкобьющееся. Что для нее любовь? Саморазрушение – можно ведь и так сказать.

В моем сне – не собирала ли Она торопливо свои собственные осколки, свое собственное, вдребезги разбитое тело?

[1924]

Женщина в огне

Воды озера слабо мерцали вдали. Будто затхлая вода старого пруда с лунным отблеском на ней. На том берегу неспешно горел лес. Куда бы ни достигал взгляд, всюду был огонь. Пожар в горном лесу. Пожарная машина красиво отражалась в воде. Она была похожа на игрушечную.

Склон горы был черным – по нему поднимались и поднимались люди.

Воздух – прозрачен и словно слегка подсушен.

Полоска города под горой казалась потоком огня.

…Она отделилась от группы людей и стала спускаться. Спускалась только она одна.

Стало как-то немыслимо тихо.

Я видел, как она шла прямо в море огня. Мне стало не по себе.

И в этот момент я вдруг ясно услышал, как разговариваю с ней. Впрочем, она молчала.

– Зачем ты спускаешься? Ты хочешь сгореть?

– Нет, я не хочу умереть. Но в западной части города твой дом. Поэтому я направляюсь к востоку.

Черная точка ее фигуры будто полоснула мне по глазам, залитым пламенем. Я открыл глаза. Потекли слезы.

Мне стало понятно, почему она не хотела идти туда, где был мой дом. Пусть она думает все, что ей угодно. Меня же пронзила догадка. Мне, без всякой связи с этой женщиной, хотелось думать, что пусть ее чувства ко мне охладели и она вроде бы никакой любви не ощущает, но где-то в глубине у нее осталась капелька любви. Можно было посмеяться над моими чувствами, но мне тайно хотелось, чтобы все обстояло именно так.

Да, это было видение. Но разве я действительно полагал, что в ее сердце не было ни капельки сострадания?

Видение – это мои чувства. Ее чувства, данные мне во сне – это ее чувства, которые взрастил я. И пусть даже во сне не было страсти и торжества любви…

Мне стало одиноко и грустно.

[1924]

Пила и роды

Уж и не знаю как, но я понял, что это Италия. На вершине холма – палатка, словно сшитая из полосок парашютного шелка. Над ней развевался колеблемый майским морским ветром флаг. Внизу, под горной зеленью, было голубое море (похоже на побережье в Идзу с его горячими источниками). Внутри палатки – сооружение, похожее на телефонную будку. То ли билетная касса в порту, то ли будка таможенника. Но на самом-то деле я только что получил в окошечке огромный денежный перевод. Желтая картонная коробка оттягивает левую руку. Я чувствую, что там деньги. Рядом со мной стоит женщина в самом обычном черном платье. Она обращается ко мне с вопросом. Я знаю, что это японка, но я только смотрю на нее, поскольку с итальянским я, кажется, не в ладах.

Что было потом? Я переношусь в свою родную деревню в Японии.

В саду крестьянского дома с резными воротами собралось человек десять зрителей. Все они – мои старые деревенские знакомые, но после пробуждения я не могу вспомнить их имен. По неведомой мне причине я должен сойтись с этой женщиной в поединке.

Перед тем, как выйти сражаться, мне хочется помочиться. Но вокруг люди, я не могу достать то, что нужно. От этого мне становится неуютно. И вот я уже вижу себя с обнаженным клинком и сражаюсь с той женщиной. И вот я, видящий все это, страшно пугаюсь.

– Тот, кто увидел свой призрак, себя самого и своего двойника, должен умереть.

Тот, другой я, ощущает, что женщина вот-вот убьет его. Ее оружие похоже на пилу. Это меч, но только он напоминает пилу с широким полотном – такой валят огромные деревья.

В какой-то момент я забываю, что мне надо помочиться, соединяюсь со вторым «я», мы скрещиваем мечи. Каждый раз, когда я отражаю удар диковинного и такого экзотического оружия, мой меч вгрызается в ее. И тогда ее меч рассыпается в прах и тут же становится настоящей пилой. Ясно слышу: «Вот так пила была явлена миру!»

Странно, но этот поединок привел к изобретению пилы. Хоть на кон поставлена моя жизнь, я расслабляюсь и вижу поединок так, как будто передо мной прокручивают кино.

И вот наконец я падаю посреди сада и зажимаю ногами полотно пилы – женщина не может вырвать ее, я торжествую.

– Я только что родила и потому ослабела.

Да-да, конечно. Низ живота у нее безобразно отвис.

Я вприпрыжку лечу по прибрежной дороге, вьющейся вдоль скал (похоже на то место, где горячий источник в Юдзаки на побережье в Кии). Я бегу, чтобы увидеть ее ребенка. Младенец спит в пещере на мысу. Запах прибоя похож на зеленых светляков. С прекрасной улыбкой на устах женщина говорит: «Родить ребенка – это так просто». Светлая радость охватывает меня. Я обнимаю ее за плечи и говорю:

– Скажи ей об этом, обязательно скажи!

– Скажу! Скажу, что родить ребенка – это так просто!

Теперь раздвоилась уже женщина. Она сказала, что скажет ей же, которая находится неизвестно где.

Я открыл глаза. Я не виделся с ней уже пять лет. Не знаю, где она сейчас. Мысль о том, что она, может быть, уже стала матерью, тоже никогда не приходила мне в голову. Но сон свидетельствовал: что-то между нами осталось. Вот в этой постели я видел сон, который принес остатки нежности и счастья. Где она и от кого зачала ребенка?

[1924]

Их волосы

Одна девушка решила пойти к парикмахерше. Дело было в глухой горной деревне.

Девушка вошла в дом парикмахерши. Ее удивлению не было конца – деревенские барышни уже собрались там все до единой.

Дело в том, что в тот вечер, когда все они решили подновить свои неказистые пучки, рота солдат остановилась в деревне на постой: в связи с учениями каждый дом стал ночным прибежищем для воинов. И получилось, что в каждой семье были гости. А о гостях в этой деревне никто и слыхом раньше не слыхивал. Вот все девушки в деревне и решили разом привести себя в порядок.

Однако между девушками и солдатами ничего интересного не произошло – ведь на следующее утро рота исчезла за перевалом. Что же до смертельно уставшей парикмахерши, то она решила, что имеет право на четырехдневный отпуск. Придя после такой работенки в превосходное расположение духа, в