Пошарив около себя, Устюжанинов нащупал пальцами рукоятку пистолета, взвел курок и беззвучно выбрался из палатки.

Метрах в трех от входа, в рябой темноте шевельнулось что-то еще более темное, расплывчатое, приземистое, что именно – не понять, разбираться в том, кто это был, Устюжанинов не стал – вскинул пистолет и выстрелил.

В ответ раздался истошный визг. Устюжанинов, приготовившийся сделать второй выстрел, опустил пистолет – это был кабан. Вспомнил, что говорил ему Сиави: «Мадагаскар – это Носси-Бе, в переводе с мальгашского, бецимисарского наречия на русский язык – “Остров диких свиней”». Кабан тем временем перестал визжать, захрипел и, свалившись, растянулся на земле.

Вот и свежее мясо прибыло, само прискакало в кастрюлю. Мясо у мадагаскарских свиней – нежное, Устюжанинов пробовал не раз, готов попробовать еще.

На грохот выстрела из пальмового бунгало выскочили заспанные бецимисарки.

– Что случилось?

– Ничего особенного, утром разберемся, – ответил Устюжанинов и вновь полез в палатку – досматривать камчатские сны. К кабану даже не подошел.

Ранним утром между палаткой и пальмовым бунгало затрещал костер. Запахло паленым. Бецимисарки подтащил кабана к огню и теперь смолили его. Работали они весело, с бодрыми вскриками и каким-то бурундучьим прицокиванием.

Брюхо у кабана было вспорото, в деревянной бадье плавали внутренности.

Через час задняя часть кабаньей туши была зажарена на вертеле, на слеге ее вытащили из костерного жара и укрепили на двух прочных рогатинах, всаженных в землю.

Бецимисарки дали Устюжанинову несколько пучков растения, вкусом очень похожего на чеснок и велели:

– Ешь с этим!

Устюжанинов впился крепкими зубами в пучок, тряхнул головой довольно: было очень даже вкусно. Жаль, что он не знал этой травки раньше!

Через несколько дней из дальнего угла леса вышла усталая группа людей, Устюжанинов вскинул подзорную трубу, навел ее на идущих.

Обрадованно опустил «монекуляр»: это был Беневский со своими соратниками. Наконец-то!

Прошло еще минут сорок, прежде чем Беневский обнялся со своим учеником. Похлопав его по спине, спросил буднично:

– Ну, как тут дела?

– Кряхтим понемногу, Морис Августович, природой любуемся. Новостей никаких.

– Французы на этот счет высказываются более оптимистично: лучшая новость – отсутствие всяких новостей.

Устюжанинов оглядел спутников Беневского, на одном лице задержал взгляд – очень уж оно было знакомым. Всмотрелся внимательнее и неверяще прошептал:

– Неужели Артур?

Тот учтиво поклонился Устюжанинову, проговорил:

– Артур Дешанель собственной персоной.

Это был тот самый неунывающий ландскнехт-француз, с которым он подружился во время плавания в Америку. Дешанель нисколько не изменился: то же удлиненное худощавое лицо, щегольские, лихо закрученные усики, живые неунывающие глаза. Устюжанинов с прежним неверием покачал головой:

– Не может этого быть, Артур!

– Я это, я! Собственной персоной! – Дешанель не удержался, улыбнулся широко и потыкал себя пальцем в грудь. – Я!

Устюжанинов обнялся с ним. Спросил, по-прежнему неверяще качая головой:

– Как же ты умудрился оказаться в отряде моего учителя? Невероятно.

– После того, как ты ушел от Гуго фон Манштейна, ушел и я. Буквально следом… Воевал на стороне американцев. Потом вернулся во Францию. Из Франции уехал в Лондон – надо было делать роспись во дворце одного влиятельного буржуа. В Лондоне встретил Мориса Беневского. Вот и все…

Стиснув плечи Дешанеля крепкими ладонями, Устюжанинов откинулся от него, вопросительно сдвинул брови:

– А что значит – делать роспись во дворце? Ты, что, художник?

– Да. Роспись дворцов фресками – это моя профессия. А ты чего подумал – что я обычный кавалерийский рубака?

– Нет, нет и еще раз нет. Иначе бы мы вряд ли с тобой подружились.

– Главное не это, – сказал Дешанель, – главное, мы с тобой сейчас в одной упряжке. А в полку Манштейна не то, чтобы вместе с кем-нибудь пойти в бой и прикрывать друг друга – вместе даже в уборную опасно было ходить, единственный человек, которому я мог доверять, был ты.

Устюжанинов благодарно улыбнулся французу и воскликнул:

– А для меня ты, Артур.

На следующий день закипела работа. Беневский умел организовывать людей, поднимать их на любое, даже самое трудное дело – на возведение крепостей, строительство мостов и городов, в атаку на редуты и пушечные жерла, это был тот самый Беневский, которого Устюжанинов хорошо знал и любил.

Беневский взялся за восстановление крепости, двух разрушенных пушечных позиций, наблюдательной башни, взялся также за строительство новой деревни на берегу залива Антонжиль… Работа закипела. Единственное, что было плохо – Беневский никак не мог связаться с зимующим в центре острова королем Хиави… А помощь Хиави ему сейчас очень бы пригодилась.

А вот племя толгашей – родное для Устюжанинова, – пришло на выручку едва ли не полностью, толгаши оказались очень толковыми строителями, дома новой деревни росли, словно грибы.

Сведения о возвращении бывшего ампансакабе на Мадагаскар, о большом строительстве, которое он затеял, дошли до нового губернатора Иль-де-Франса де Гринье очень быстро и вызвали у него ощущение, схожее с зубной болью.

Комиссар де Гринье был человеком, близким к недавно отбывшему в Париж Пуавру, разделял его жизненные принципы и имел длинные цепкие руки. Мадагаскар он считал своей вотчиной, на которой в изобилии водятся куры, несущие золотые яйца.

Главное, яйца эти собрать вовремя, чтобы они не достались другим, таким, как этот Беневский. Начальником губернаторской канцелярии был все тот же Балью – мудрый карлик с заплетающимися ногами и тусклым печальным взглядом, прочие действующие лица также оставались прежними – и поседевший, но не растерявший молодцеватости капитан Ларшер, и капитан Фоге, старый перечник. Фоге передвигался теперь, как рассохшаяся арба, с непрерывным скрипом, от которого у тех, кто его слышал, ломило челюсти, а у нервных дамочек на глаза наворачивались слезы.

Услышав о том, что на Мадагаскаре появился Беневский, Фоге не выдержал и укусил себя за рукав камзола – так задела его эта новость, – щелкнул зубами, потом щелкнул шпорами, прицепленными к ботфортам, прорычал что-то невнятное:

– Р-р-р-р!

Комиссар де Гринье вызвал к себе Ларшера и когда тот явился, похрумкал костяшками пальцев и произнес:

– Узнайте-ка через своих друзей-сафирубаев, что поделывает на Мадагаскаре господин Беневский. Нам нужен повод, чтобы превратить физиономию этого деятеля в помятую тыкву. Пусть во рту у него не останется ни одного зуба, а в горле зияет дырка. Понятно, Ларшер?