залу совета, а Крутобок уставился в узкую бойницу окна, огладил себя одесную и ошую. Киев лежал перед ним, прекрасный огромный город, утопающий в зелени, великий и знаменитый город, о котором Геродот писал как о новых Афинах.

До боли в пальцах обхватил Крутобок рукоять меча. Если выберет Перун его, значит, слава падёт к нему на плечи мягким царьградским шёлком, победа, в которой он не сомневался, будет сладкой, как южные сладости, что привозят купцы из восточных стран. Он уже представил, как сам князь выйдет встречать его из похода и, как водится, спросит, что ему хочется в награду. И вот тогда, вместо серебряных гривен и золота, вместо коней и рабов, он попросит главное сокровище княжьего дворца ― юную Ненилу, рабыню Волооки, дочери князя.

За этими мыслями и застала его Волоока. Она внимательно смотрела на него из-за деревянного столпа, а уж за ней, теребя свою расшитую ендову, стояла сама Ненила. Девушки уже знали о нашествии, потому что чёрная весть всегда летит быстрее вести белой. Но не только для простого народа древляне казались не самой страшной угрозой. На женской половине тоже говорили о них, но больше обсуждали не врага, а красоту дружинников князя.

Киевляне всегда били древлян, с этим никто не спорил.

Но Волоока щадила свою служанку ― ведь и сама Ненила была не просто рабыней, а рабыней из древлянского племени. Волоока снисходительно поглядела на свою наперсницу, но потом перевела взгляд на Крутобока. Она сама не понимала, насколько ранил её сердце красавец Крутобок, и вспыхнула, когда он обернулся. Забились, затрепетали девичьи перси, передёрнулись ланиты. Ответил ей Крутобок светозарной улыбкой, но вдруг Волоока проследила его взгляд.

Страшное открытие пронзило её: Крутобок смотрел на Ненилу, выглядывавшую из-за спины княжеской дочери. Рабыня! Девушка лесов, где грязные волосатые племена поклоняются пням и болотным жабам! Выросшая среди мрачных обитателей берегов Припяти-реки и чудовищ окрестных лесов! Вот каков выбор Крутобока!

И румянец смущения сменился у неё на лице краской гнева.

Но поздно было молвить: в зал вошёл князь вместе с главными людьми города. Новый гонец, ещё в пыльном кафтане с вышитым враном на спине ― знаком княжей почты, пал под ноги князя. Пал он, как созревшее яблоко падает на мягкую землю осеннего сада.

Слова гонца были хриплы и тревожны: древляне оказались сильнее, чем о них думали. Их конница мгновенно смела пограничную стражу, и чужаки совсем рядом. Враг у ворот! Царь древлян Медвежат идёт со своими мохнатыми воинами по Руси. Теперь он грозит Подолу, да уж и грозит самому Киеву!

Придворные вдохнули разом, и, казалось, в зале стало меньше воздуха.

Но голос князя был твёрд и страшен, в нём была крепость перуновой силы. Слова князя были тяжелы, как камни днепровских порогов, в них была смерть врага и величие битвы. И Крутобок очнулся только тогда, когда князь сделал призывный жест ― о, да! Князь звал его. Перун снизошёл на скромного русса.

Затем старшие дружинники обступили своего начальника, радость и уверенность в победе наполнили всех…

Впрочем, нет ― несчастная Ненила отступила в тень. Она вспомнила всё: и то, как баюкала её в детстве мать, и восходы на тихом лесном озере, и то, чего не знал никто во дворце. А страшная тайна Ненилы не была ведома никому ― ни тому дружиннику, который, перекинув её через седло, увёз из края родных осин, ни хозяйке Волооке, ни её подругам.

А скрывала Ненила то, что была дочерью самого князя древлян Медвежата. И никакой радости не было для неё ни в победе Крутобока ― ведь он не пощадит отца, ни в победе Медвежата ― ведь тогда погибнет Крутобок. А страсть Крутобока не была для неё секретом, ведь девичье сердце ответило взаимностью храброму киевлянину.

Кому молиться теперь ― лесному богу Шишиге за победу отца? Принести белого петуха киевской богине Ладе, что ведает любовью и сочетанием тел и сердец? Или же просто плакать у окна своей светёлки?

Не было ей ответа, и стояла она среди гула и радостного крика ― словно в мёртвой тишине.

В мёртвой, мёртвой тишине.

II

Крутобок пришёл к капищу Перуна, чтобы совершить требуемые жертвы.

Пахло кислым и горьким дымом от чадящих жертвенников, сквозь отверстие в потолке таинственного храма струился мягкий свет, и пыль танцевала в этом луче загадочный танец.

Крутобок пал перед жертвенником, и жрецы покрыли его, как предназначенного к закланию агнца, белым покрывалом.

Сам Бородун вручил ему меч, которым добывали себе славу и богатство предки нескольких поколений руссов. Меч помнил всех людей, которых он убил, ― помнил каждой щербиной и каждой вмятиной на лезвии ― это был настоящий княжий меч. Этот меч напился крови вдосталь, и она проникла в его железное тело, как часть состава, намешанная великим кузнецом Сварогом.

Волхвы начали магический танец вокруг Крутобока, который вдруг подумал не о предстоящей сече, а о милом лице рабыни.

Поутру дружина вышла из Киева на скорый бой. Всадники качались в сёдлах и пели протяжную боевую песню.

Прошёл день, а ночью Ненила танцевала ― но вовсе не так, как танцевали вокруг Крутобока волхвы. Девушки-рабыни шли хороводом вокруг княжеской дочери, что готовилась к ещё не состоявшейся победе. Она верила в военный успех, потому что считала, что боги города сильнее богов леса. У Волооки не было и мысли, что Крутобок может погибнуть в битве, он вернётся, её Крутобок, и их соединение неминуемо. Она давно жертвовала Ладе ― и из крови белых петухов, которых в её присутствии зарезали волхвы, можно было составить целое озеро.

Иногда Волоока выхватывала печальное лицо Ненилы из лиц, что двигались в хороводе вокруг неё, и каждый раз княжья дочь решала, что ей привиделась страсть в глазах её рабыни. И каждый раз она возвращалась к этой мысли. Такое было невозможно… Но вдруг догадка верна?

И вот, оставшись с Ненилой наедине, она сказала ей о смерти Крутобока в бою, будто бы принёс об этом весть гонец на взмыленной лошади. Вскрикнула Ненила, закрылись древлянские глаза-озёра, и рухнула она киевским снопом под ноги Волооке.

Брызнула Волоока в лицо свой рабыне водой из плошки под светецом и призналась в шутке.

Та молча рыдала, а Волоока замахнулась на неё…

И начала Ненила шептать прокушенными в горе губами свою тайну. Задрожало от этой тайны пламя лучины в крестеце, пошла рябью вода в чашах…

Одна княжья дочь стояла перед другой, но всё же не сказала