Как много незнакомцев, как мало друзей! Среди миллионов людей на свете есть лишь горстка тех, на чью компанию ты бы променял свое одиночество. И сквозь все это можно скользить тенью, не сообщаясь и не становясь его частью.

Можно просто проходить мимо, как это делала сейчас Кристина. Она шла прогулочным шагом, отрешенная от всякой мысли, кроме одной.

Наконец она куда-то прибыла. Остановилась и, лишь постояв минут пять, сообразила, где это. Деревья, кусты, темное открытое пространство. Брайант-парк.

Ну конечно! Ноги сами привели ее сюда. Ноги, а еще та часть ума, что продолжает движение даже тогда, когда другие части, ответственные за мыслительный процесс, снимают с себя полномочия и уныривают в некую черную дыру. Ноги вывели Крис к тому месту, где у нее состоялась первая встреча с Лиззи.

Зачем, казалось бы? В чем смысл – а главное, чем можно помочь?

Кристина думала, что уже выплакала все слезы. Оказалось, нет. В своей неправоте на этот счет она неожиданно убедилась, когда вдруг согнулась в мучительном, выворачивающем наружу спазме, который происходит с телом при отравлении. А ведь события тоже могут воздействовать подобным образом! Отравлять. Если ты плачешь прилюдно, где-нибудь на улице, люди тебя избегают. Обходят стороной, отворачиваются. Им ведомы причины, от которых посторонние в открытую, не стесняясь, выражают свою надломленность, и они панически боятся, что нечто подобное передастся и им, проникнет внутрь, словно зараза. Подобную безудержность Крис припоминала за собой всего один раз: когда умер ее отец. Прочный как броня, непроницаемый для горя мир, где обитали родные, полные любви существа, вдруг дал трещину, и образовалась брешь, откуда некая сила извне всосала самого лучшего, самого родного ей человека, безжалостно вобрала его в безграничную, мертвенно-хладную темноту где-то снаружи.

Крис отдавала себе отчет, что такая реакция, безусловно, выходит за рамки. Как ей со всей своей характерной прямолинейностью указал Джон, Лиззи она знала не сказать чтобы хорошо и не сказать чтобы с давних пор. Это все равно что быть выбитой из колеи смертью какой-нибудь знаменитости. Казалось бы, вздор. Потакание своим прихотям. И вместе с тем это вполне реально. Некоторым дано определять мир и эмоциональное пространство человека, не сидя с ним при этом за одним столом. Ты строишь свою собственную, обособленную вселенную, и если ты выбираешь обклеить какой-нибудь из ее углов фотографиями того, кого ты в жизни не знал лично, – залепляя, как пластырем, свою нужду в любви, внимании и значении, когда на эту роль не годится никто из реально существующих людей, – то вырвать этот образ из реальности значит обнажить трещины, столь же действительные, как смерть кого-нибудь из тех, кого ты знал всю свою жизнь.

Смерть Лиззи отчего-то подействовала на молодую женщину именно так. Не говоря уж о том, что в этом… была виновата сама Крис.

Безусловно, не мешало бы поговорить с Джоном, ведь он единственный, от кого на душе может хоть немного полегчать. Но всякий раз, когда принимался звонить мобильный, Кристина не отвечала. Ни помощи, ни сострадания она не заслуживала. А эти ее тупые, адресованные Лиззи словеса, что пора бы, мол, воссоединиться со своим прототипом – ну какой черт тянул ее за язык? Что вообще из этого разговора могло получиться?

Она плюхнулась на скамейку, удачно скрытая от остального мира сумраком и нависающим деревом. Голова раскалывалась, из носа текло, лицо представляло сплошную лужу из жарких слез и холодной мороси, которая с каждой минутой все прибывала, подкачиваясь жесточайшим в своей безутешности мотором горя: мыслью о том, что хоть в чем-то можно было поступить иначе, и тогда непоправимого бы не произошло, что ты сама – орудие своего собственного разрушения. Примерно в такой момент курильщик с раком легких горестно понимает, что ведь он мог бросить свое пагубное пристрастие лет двадцать назад, а единственный выживший в автокатастрофе ловит себя на мысли, что мог бы, перестраиваясь с полосы на полосу шоссе, лишний раз глянуть в зеркальце машины. Так клянет себя озорник на ржавой пожарной лестнице, запоздало поняв, что надо было, перед тем как полезть, еще раз проверить ее на прочность, а теперь… старый болт вырывается из крошащейся кирпичной кладки и вся спасительная конструкция, отрываясь от стены реальности, безудержно рушится в безоглядный, всепоглощающий мрак.

Яд сожаления отравляет на веки вечные: как бы жестоко ни исходили потом конвульсиями ум и тело, исторгнуть его уже нельзя. Лиззи умерла из-за того, что тогда наговорила ей Крис.

И деяние это уже ничем не искупить.

– Твоей вины в этом нет.

Кристина вскинула голову. Она понятия не имела, сколько уже просидела на этой скамейке, погрязнув в безмолвных воплях самоуничижения. Секунду женщина не могла различить, кто сказал эти слова. А затем до нее дошло, что это Клаксон – та пухленькая девчонка из числа Ангелов – стоит перед ней под струями набирающего силу дождя. Судя по всему, она промокла – факт, вызвавший у Крис смятенное изумление:

– Как? Ты… мокнешь?

– Чем сильнее ты чувствуешь, тем прочнее становишься, – объяснила толстушка. – Об тебя сейчас вообще кирпичи ломать можно. Я тебя слышу уже с полдороги от Юнион-сквера.

Она подошла и села рядом. Кристина шмыгнула носом, неловко утерла его о рукав, не зная толком, как расценить слова девушки.

– Считай, что все по-настоящему, – будто отвечая на ее мысли, сказала Клаксон. Лицо у нее было слегка насупленным. Вообще, сейчас эта девушка выглядела несколько более худой, чем накануне, а также более юной и миниатюрной, но вместе с тем… и более сильной, что ли? Она вытянула руку: капли дождя теперь не пролетали сквозь нее насквозь, а как будто бы отскакивали. – Я ведь тоже немного слышу, о чем ты думаешь, уже хотя бы по громкости. А еще потому, что у тебя ход мыслей примерно такой же, как у моей подруги детства. Она тоже еще та стервоза была, по своей мрачности.

Крис от удивления издала что-то похожее на смешок:

– А… что с ней произошло?

– Понятия не имею. Просто бросила меня, на том и сказке конец.

Кристине вспомнились слова Лиззи о том, как непросто было этой молоденькой девчонке принять свое нынешнее место в мире, смириться с ним. Мелькнуло подозрение, что на этом история ее подруги вовсе не заканчивается, но хитростью выманивать из этих бедняг сведения – нет уж, хватит!

– Я сожалею, – вздохнула Крис.

– Мне надо с тобой поговорить, – серьезным голосом сказала Клаксон.

Кристина ощутила новый прилив вины, уверенная, что сейчас от нее потребуют отчета и что она этого заслуживает.

– Я сожалею, – повторила она.

Ее собеседница коротко мотнула головой:

– Да перестань! Не казни себя. То, что ты реальная, еще не означает, что все начинается и кончается тобой. Лиззи была сильной. Способной на поступки. Так что она сама с собой все сделала. Не пытайся у нее этого отнять.

– Тогда… что?