Нет, новую жену императора ни к чему не принуждали. Аттила послал к ней Онегезия. Он сказал ей, что, при ее согласии, она станет последней женой императора (Аттила твердо пообещал более не жениться), у нее будет собственный двор, она будет жить в роскоши, какой не знал мир. Старые законы и обычаи не будут связывать ее, от нее потребуют лишь одного — супружеской верности. Придворных и слуг она будет выбирать сама. У нее даже будут свои деньги, которых с лихвой хватит для содержания двора.

Последовала долгая пауза.

— Она не приняла этих условий, — не выдержав, воскликнул Николан.

— Нет. Она не клюнула на эту золоченую приманку. Но, уверяю вас, в ней не было крючка. Император делал ей честное предложение. А вот когда она ясно дала понять, что взяткой ее не проймешь, Онегезию пришлось поискать другие методы убеждения. И он пригрозил, что народу плоскогорья отольется ее упрямство. Территория будет приравнена к покоренной стране. Во всех семьях станут на постой императорские солдаты. Молодежь заберут в армию, лучших лошадей конфискуют. Людей низведут до положения рабов. Не разрешат ни жениться, ни заводить детей, — Гизо покачал головой. — Владыка земли и небес в случае необходимости не останавливается ни перед чем. Ей прямо сказали, что она и только она сможет спасти свой народ от уничтожения, — он вскинул руки. — Естественно, она сдалась.

— Да, она сдалась, — Николан с трудом удалось скрыть бушующий в нем гнев. — Ради своего народа она готова на все. Даже на такое.

— Она прибыла сюда как восточная принцесса, — продолжил Гизо, — в большом крытом фургоне. Никто не видел ее, кроме слуг-греков, посланных Аттилой. По пути, когда ее караван останавливался на ночь, кольцо часовых окружало фургоны, и никто не мог подойти к фургонам ближе чем на триста ярдов, чтобы она могла насладиться вечерним ветерком без боязни быть увиденной. Она спала на мягчайшей постели, ела лучшую еду, пила великолепные вина, охлажденные льдом и снегом с гор. Любое ее желание было бы исполнено в мгновение ока. Но она ничего не хотела.

— Церемония бракосочетания состоялась, как обычно, во Дворе королевских жен? — Николан очень не хотелось задавать все эти вопросы, но как иначе мог он получить интересующие его сведения.

— Нет, нет! На самой большой площади города, забитой до отказа. Он хотел насладиться своим триумфом. Хотел, чтобы все его подданные увидели ее красоту. На церемонии она появилась, увешанная драгоценными камнями, он настоял на этом, но она затмила их всех. Вы, христиане, рассказываете истории о божьих слугах, которые летают меж небом и землей. Забыл только, как вы их зовете.

— Ангелы?

— Именно так. Выглядела она, что те ангелы. Вернее, как самый прекрасный из них, когда-либо посещавший Землю. Только без крыльев.

Николан указал на обеденный зал, куда продолжали прибывать гости.

— И сегодня ее тоже все увидят?

Гизо кивнул.

— В последний раз. После этого она исчезнет с людских глаз. Такова воля императора, да и ее собственная. А теперь, друзья мои, вам лучше поспешить. Иначе вам достанутся места в самом дальнем углу.

Николан колебался. Возможно, ему предоставлялся последний шанс взглянуть на Ильдико, прежде чем она исчезнет за непроницаемым занавесом, укрывающем жен восточных владык. С другой стороны, вдруг боль от одного ее вида, сидящей рядом с императором, окажется непереносимой? Он стоял, раздираемый этими противоречивыми мыслями.

— Пойдем, — прервал затянувшееся молчание Ивар. — Ты никогда не простишь себе, если не войдешь в зал.

— И буду до конца своих дней сожалеть о том, что вошел.

— А чего бы захотела она? — спросил Ивар. — Готов спорить, она будет высматривать тебя по всем углам. И ей будет больно, если она не сможет в последний раз увидеть мужчину, которого любит.

Мимо них в зал прошли два воина-гунна, коротконогие, приземистые, ширококостные. По телу Николана пробежала дрожь.

— Я во всем виноват. Я не принял необходимых мер предосторожности!

— Тебе грозила смертная казнь, — напомнил Ивар. — Ты думаешь, она могла не поехать за Рориком?

— Я навлек на нее все это! — воскликнул Николан. — Она сейчас сидит в зале и все пожирают ее глазами. Это невыносимо.

Тем не менее, он вошел в зал. Как и предупреждал Гизо, свободные места остались в дальнем углу у самой стены. Император и его новая, последняя жена сидели на возвышении, так, чтобы их могли видеть все гости. Золотой трон Ильдико украшали огромные драгоценные камни.

Ее белое платье перетягивал пурпурный пояс, волосы были схвачены золотой лентой. Драгоценности не бросались в глаза: вероятно она отказалась надеть большую часть камней, что украшали ее наряд во время свадебной церемонии. Николан, вглядывающийся в ее лицо, отметил отчаяние, стоящее в ее глазах. И все же она улыбалась и старалась не показывать обуревающих ее чувств.

Аттила пил больше, чем обычно. Его чаша за первые минуты поднималась несколько раз и возвращалась на стол пустой. Николан заметил, как дрожит рука императора.

Зал же являл собой зрелище неописуемое. В гостях не осталось ничего человеческого. Они напоминали хищников, сквозь черную шерсть которых сверкали глаза. Они словно сбежались из чащоб и болот. Сметали еду с блюд, приносимых слугами, пили вино кувшинами. И смотрели, смотрели на золотоволосую богиню, что сидела рядом с их императором, представляя себя на его месте.

Бритонец долго вглядывался в Аттилу.

— Его дни сочтены, — прошептал он на ухо Николану. — Он думает, никто не видит, как он добавляет в вино какой-то порошок. Он уже сделал это дважды. Он пользуется стимуляторами? Он ничего не ест. Посмотри, как неестественно блестят его глаза, — Ивар покачал головой. — Что-то должно случиться, и очень скоро. Я оставляю тебя здесь. А сам пойду посмотрю, где ее намереваются поселить. Гизо говорит, что ее дворец совсем рядом, большой, даже с конюшней. Может, удастся разговорить слуг.

Более получаса Николан сидел в углу один. Ильдико уже потеряла всякую надежду заметить его в мельтешеньи сотен лиц. Теперь она сидела, опустив голову, не отрывая глаз от тарелки.

Шум внезапно стих, а затем, как по сигналу, в зале установилась полная тишина. Аттила встал. Оглядел своих пьяных гостей и заговорил.

— Я всегда знаю, о чем думают мои подданные. И мне известно, какие мысли сейчас бродят в ваших головах. Многие уверены, что более я не смогу повести вас на битву. Вы слушаете римлян, которые вернулись в свои мраморные дворцы, и вновь погрязли в обжорстве, распутстве и горячих банях. Им кажется, что грозное облако опасности исчезло с северного горизонта. Они поют и танцуют и говорят, что их великий папа испугал невежественного императора гуннов. За стенами Византии они облегченно шепчутся об избавлении от варваров. Как они ошибаются! Как ошибаетесь вы, поверившие их глупой болтовне, не заметившие, что в их словах нет и малой толики правды!

Я покорю Рим и поставлю ногу на шею Константинополя до того, как жрецы зажгут священные факелы и поднесут их к моему погребельному костру! Не в следующем году. Мои воины слишком долго были в седле. Они нуждаются в отдыхе, им надо повидаться с женами, посидеть с сыновьями у семейных очагов. Я обещаю миру и всем населяющим его людям двенадцать месяцев тишины и покоя. Пусть они в полной мере воспользуются моим даром. А по прошествии года пусть римские трусы дрожат на своих семи холмах и взывают к своему Богу. Аттила вновь пойдет на них войной. Армии его спустятся с гор и усеют трупами их равнины. Он переедет через Тибр вместе со своей последней женой, и тогда все узнают, кто владыка мира.