Разговор продолжался. К рабочим даже присоединилось начальство – мастера, что бывает нечасто. По общему мнению, Лилиан Тюрам заслужил медаль и вошел в историю Франции, заняв там место где-то между Наполеоном и Платини. Вспомнили про доходы от матча, помянули Роналду и его слабое здоровье. Бразилия – это, конечно, не баран чихнул, но латиноамериканцы редко завоевывали Кубок мира за пределами своего полушария. В любом случае, с Зиданом Франция может все, надо только в это верить. Кариму все же было интересно, что могло быть в этом толстом черном блокноте, который Эме Жаке повсюду таскал с собой. Наверняка какие-то статистические данные. Кто-то предположил, что там записаны ставки на тотализаторе. Прозвучало и слово «колдовство». Тренер когда-то тоже работал на заводе – сталелитейном, в Сен-Шамоне. «И что?» – печально заметил Сирил. Зазвенел звонок, как в школе, пора было снова приступать к работе. Антони за все время не проронил ни слова. Что обеспокоило Мартине.

– Что-то не так?

– Отстань.

– Ну как хочешь.

Все быстро вернулись на свои рабочие места. Сегодня все казалось проще, легче, все было временным. Один Антони ходил с мрачной физиономией. Но до этого никому не было дела.

В столовой все началось по новой. Чтобы пожрать, надо было заранее приобрести талоны. Красные – на еду, синие – на вино. Каждый имел право на десять синих талонов в месяц. Бутылка вина стоила четыре. Это дирекция нашла такой выход из положения. Когда-то она пыталась вообще запретить продажу спиртного. Однако запрет вызвал такую бурю негодования, что пришлось прибегнуть к хитрости с талонами.

В тот день мужики скинулись, сложив все винные талоны в одну кучу. Все бутылки сразу расхватали. В течение всего обеда в столовой стоял необычный гвалт. Люди смеялись, болтали, размахивали руками. В воскресенье будет великий день. Прогнозы были самые благоприятные. В поражение никто не верил. Такого просто не могло быть. Пришли чудесные времена. В подтверждение этого Карим взобрался на стул и запел «Марсельезу». Рабочие подхватили хором, большей частью дурачась. Начался жуткий, почти революционный тарарам. Под патриотическим соусом или нет, но это все равно был настоящий бардак, а еще способ насолить высшему начальству, которое обедало в своем углу.

Антони не пел. Он не притронулся к вину, быстро проглотил обед – говядину, морковку, картошку. Закусил все это шоколадным «Даноном». Вкус детства. Мать всегда покупала, когда он был маленьким. А отцу – кофейный. Только тот ел их по две баночки зараз и, когда они кончались, переходил на шоколадные. Антони помнил те обеды втроем. Это были годы, когда все они любили друг друга без лишних слов и так же ненавидели. Ну и что из этого вышло? Отец умер. Мать строит жизнь заново. Встречается с разными. Теперь у нее рыжие волосы, торчат в разные стороны. Через пятнадцать лет ей на пенсию, если только государство не придумает какую-нибудь подлость. Еще долго. Она уже считает дни. По выходным она навещает сестру. Ходит в гости к подружкам. С ума сойти, сколько вокруг одиноких женщин, которым еще хочется пожить как следует. Они устраивают совместные прогулки, записываются на экскурсии. По Эльзасу и Шварцвальду разъезжают автобусы, набитые женщинами – незамужними, вдовами, брошенными. Теперь они веселятся в компании таких же, как они, лопают с предоплатой в отельчиках с торчащими наружу балками: меню «все включено», в том числе сыр и кофе «гурман». Посещают замки и живописные деревни, организуют вечера с караоке, копят деньги на поездку на Балеарские острова. Дети, мужчины – всего лишь эпизоды в их жизни. Они первыми из себе подобных попытались улизнуть от тысячелетней кабалы. И вот эти амазонки в коротких брючках, скромные, веселые, умеренно кокетливые, с крашеными волосами, слишком толстым, по их же мнению, задом и желанием получить что-то от этой, в сущности, такой короткой жизни, эти дочери пролетариев, девчонки, выросшие под всякие «йе-йе», а потом в массе своей допущенные к наемному труду, теперь, после полунищенской жизни, полной невзгод и лишений, развлекаются в свое удовольствие. Все или почти все они знают, что это такое – несколько беременностей, уволенные, впавшие в депрессию мужья, грубые домашние тираны, безработные, униженные по жизни. За столом, в бистро, в постели, где они лежали с похоронным видом, со своими огромными руками, истерзанными душами, эти люди годами портили жизнь всем вокруг. Они так и не смогли прийти в себя, после того как позакрывались их заводы, как замолкли их доменные печи. Даже самые милые из них, заботливые отцы, славные ребята, тихони, непротивленцы. Все эти мужики – или почти все – опустились и так и сгинули. С сыновьями тоже все было не слава богу, они болтались, занимались невесть чем – одно беспокойство, – пока не появлялся повод взяться за ум, чаще всего в виде девчонки. И все это время женщины держались, стойко, несмотря на все тяготы. В конце концов после огромной ямы кризиса жизнь стала входить в приемлемое русло. Хотя кризис – это был не только период времени. Это было особое состояние. Судьба. Их судьба.

Как раз этим вечером Антони должен был увидеться с матерью. По четвергам она всегда ездила за покупками, и они встречались теперь в семь вечера в ресторане самообслуживания в «Леклере». Стейк с жареной картошкой за двадцать монет, просто и хорошо. Антони брал маленькую бутылку красного вина и «плавающий остров»[50]. Они пришли к такому решению, чтобы покончить с домашними перепалками. Как только парень переступал порог дома матери, у той тотчас просыпался инстинкт волчицы, и она начинала давать ему советы, поучать, делать из всего трагедию. Он же, защищая свою личную территорию, отрицал все гуртом, чем еще больше провоцировал ее. В «Леклере» они, по крайней мере, были вынуждены держаться в рамках. Счета оплачивали по очереди. Курение за столом было запрещено, и после кофе они выходили на стоянку выкурить по сигарете. Элен много говорила. Голос у нее был хриплый, зубы пожелтели. Дряблая кожа под глазами – память о прежних горестях. Теперь она больше так не переживала. Сын пристроен, муж в могиле. Мужчины, которые бывали у нее, сразу понимали, что и как. Она была спокойна.

Покончив с десертом, Антони сразу вышел из столовой. Остальные удивились: что с ним еще такое?

– Вечно ему все не нравится.

– У временных всегда так, – заявил старик Шлингер.

– Сам ты временный, – ответил Зук, который тоже работал по направлению из «Менпауэр».

Антони выкурил сигарету на парковке, между столовой и цехом. За время обеда стало еще жарче, воздух над капотами вибрировал. Он взглянул на часы. Еще двадцать минут. От табака во рту остался кислый вкус. Руки у него были влажные, ногти грязные. Он и правда с трудом приходил в себя. И еще ему было тревожно. Вот-вот появится Хасин. Вопрос времени. Ему было даже удивительно, что того до сих пор нет. Он понятия не имел, что будет делать. Как давно все это тянется. Он устал, вот и все.

Вскоре из столовой вышла компания его товарищей, все несколько отяжелели от выпитого и веселились уже не так, как раньше. Они медленно тащились по гравию. Шмыгали носом. Надо протянуть еще четыре часа. А в цехах никаких кондиционеров. Все же взялись за работу. Но утреннее счастье померкло. Во время трехчасового перекура все помалкивали, позевывали. Беспрерывно урчала кофемашина. Речь зашла об отпуске. Сирил уходил в тот же вечер. Он отвозил детей к тестю и теще в Юра, там надо было кое-что сделать, переклеить обои. Потом они поедут к морю, это будет всем полезно.