Они стояли в темноте, синие и такие близкие. Вокруг тихо шуршало травой долготерпеливое лето. Он опустил глаза. Она раздраженно спросила:

– Это все?

Он встрепенулся.

– Не хочешь прокатиться?

– На чем?

– На байке.

– Куда?

– Никуда. Просто так.

– От тебя несет перегаром.

На это ему нечего было ответить. Антони хотел было задать ей два-три вопроса. Спросить, что она делает, где живет, есть ли у нее парень. Но ему расхотелось. Хотя он продолжал ее уговаривать:

– Ты уверена, что не хочешь прокатиться? Десять минут. Я сразу отвезу тебя обратно.

– Нет.

Юноша поднес руку к левому глазу. Старый рефлекс. Другого случая у него не будет. Слова мешали друг другу.

– Извини, – сказала Стеф. – Со всем этим покончено.

Антони засунул руки в задние карманы штанов и глубоко вдохнул. Было уже завтра. Все рушилось. Он хотел взять ее за руку или что-то в этом роде. Но сказал только:

– Я без конца думаю о тебе.

Силуэт девушки словно отпрянул, напрягся.

– Выдумываешь ты все, – сказала она. – Я пойду. Завтра рано вставать.

Она развернулась и пошла к дому. Через несколько дней она улетала в Канаду. Там ее ждет парень. Он только что закончил учебу в Центре подготовки журналистов и добыл себе стажировку в Оттаве, в местной бульварной газетенке. Официально Стеф ехала к нему на три недели, но у нее были тайные планы уже там, на месте записаться в университет. Работать она будет официанткой неподалеку. Люди обычно щедры на чаевые, наверняка так можно будет неплохо прожить. Большая, совершенно новая страна. Она чувствовала себя на пороге новой, заокеанской жизни, отныне Эйанж и все, что с ним связано, не имели для нее никакого значения. Она взбежала на крыльцо, прыгая через ступеньку. Антони даже не увидел ее лица.

– Пока, – сказал он.

В знак прощания она подняла руку. Сколько времени все это длилось, росло в нем? Целую жизнь, типа того. Ему вспомнился ее конский хвост тем июльским днем. Ее силуэт мелькнул в последний раз в дверном проеме, потом дверь закрылась. Никогда больше ему не трогать ее груди.

Прежде чем завести мотоцикл, он отошел подальше от дома. Потом нажал на стартер. Мотор послушно завелся. По крайней мере, хоть на механику можно положиться. Каждая деталь выполняет определенную функцию. Просто, как все великое. Искра зажигает газовую смесь. Горение приводит в действие поршень, тот ходит вверх-вниз, обеспечивая поочередно подачу топлива, сгорание, выхлоп. Свежий газ вытесняет отработанный. Движение повторяется вновь и вновь, все быстрее, все энергичнее – без устали. Все крутится в идеальном порядке, только бы механика не подвела да бензин поступал, и вот вам – энергия, скорость, забвение, до бесконечности. До самого конца.

Он покрутился немного по ночному Эйанжу, потом решил спрятать байк у себя в гараже. Закрывая металлическую дверь, он подумал, что надо бы перед работой зайти к кузену – забрать «Клио». Страшно не хотелось. Разве что на байке съездить? Ладно, там видно будет.

Потом он поднялся к себе в квартиру. Нашел бутылку «Label 5», налил большой стакан, достал из морозилки лед, положил в виски и начал крутить. Кругом было тихо. Позвякивали кусочки льда. В гостиной свет от уличных фонарей рисовал на кожаном диване бледные ромбы. Он выглянул на улицу. Под фонарями уютно устроились пожилые машины. Дом был наполнен снами его обитателей, мирно спавших в ожидании звонка будильника. Антони включил музыкальный центр. По радио какая-то девица фантазировала на тему, как повернулась бы ее жизнь, если бы она стала капитаном. Виски оказался отвратный, он выпил еще. В боли было что-то сладостное. Он ощущал себя отрешенным. Посреди всего. Губы его сложились в горькую гримасу. Он взглянул на часы. Через три часа опять на работу. А вечером он ужинает с матерью. С четырнадцатого июля по пятнадцатое августа «Гордон» закрывается. Планов на отпуск у него не было, как и желания их строить. Вот и конец, подумал он. Он был свободен и никому ничего не должен.

Он прошел в ванную принять душ. Раздевшись, он посмотрел на себя в зеркало над раковиной. Потом открыл воду, очень горячую. Стал плескаться под обжигающей струей, раскрыв рот и вороша пальцами густую черную шевелюру. Долго стоял так, пока вода не стала теплой, а потом холодной. После Стеф осталась пустота. Он ощущал ее в груди, в животе. А жизнь должна продолжаться. Это тяжелее всего. Жизнь будет продолжаться.

Еще мокрый он лег и сразу уснул.

На следующее утро Антони решил поехать на работу на автобусе. Он опаздывал, но явно не он один. Проходя через парковку перед «Гордоном», он заметил много свободных мест. Не спеша он прошел на свое рабочее место. Несмотря на две таблетки аспирина, которые он проглотил, едва встав с кровати, он чувствовал себя разбитым, ноги тяжелые, голова – как в тисках. А утро было чудесное. Небо синее, как на Сицилии. Птички поют. Тепло. По дороге он видел девушек в юбках, мам с колясками, мусорщиков, устранявших последствия вчерашнего праздника. Каждую секунду он ждал встречи с Хасином. Чуял его где-то поблизости. И был почти разочарован, когда, приехав, не увидел его на автобусной остановке. Ведь тот знал, где он работает.

На укладке он нашел своих товарищей в лучшем виде. Помятых, но сияющих от счастья. У всех на уме еще был вчерашний матч и выход в финал. Некоторая тяжесть, чувствовавшаяся обычно в цехах, испарилась. Однако всеобщее воодушевление все же не ускоряло трудового процесса. Потому что главное в работе – сохранять ритм и не делать больше положенного, иначе в следующем месяце нормы будут пересмотрены в сторону повышения, и так, мало-помалу, одно за другим, начальство закрутит гайки, и эта машина затянет вас, проглотит, обдерет как липку. Мастера так и шныряли вокруг, как бы невзначай подмечая простои, высматривая скрытых бездельников. Эта стратагема – «не перенапрягаться» – была им хорошо известна. Главная хитрость рабочих заключалась в том, чтобы пахать без простоев, но с хорошо рассчитанной скоростью, экономя силы, придумывая себе небольшие перерывы, передышки между двумя ходками, паузы, понемногу забегая вперед, чтобы потом хорошо отдохнуть, тоже под шумок. В результате этого бесконечного трюкачества и слежки со стороны цехового начальства создавалось впечатление постоянного взаимного недоверия, а также несокрушимой солидарности. И горе идиоту, который будет проявлять усердие.

Во время перекура, собравшись вокруг кофемашины, все заново проживали вчерашний матч. Особенный энтузиазм демонстрировал Мартине. Он все повторял, что никогда, никогда не видел такого. Старик Шлингер был с ним не согласен и щеголял своими познаниями: Мехико, Копа, Пьянтони, Фонтен и так далее, до древнейших времен.

– Сам ты Фонтен, а точнее – фонтан, – сказал Зук, как всегда, в своем репертуаре.

Он часто сидел вот так в уголке на урне, и когда все считали, что он дремлет, вдруг отпускал какую-нибудь шуточку, за что не раз получал в нос или в глаз. Лицо у него казалось каким-то изжеванным, глаз почти не было видно. В двадцать пять лет он выглядел на сорок. Конечно, трудно иметь цветущий вид, когда куришь по десять косяков в день. Но при всем при этом он был прикольный, такой непредсказуемый и как бы без воображения.