Питер смотрел на дальний берег и вдруг с беспощадной ясностью понял: перейдя через реку, он оставит за спиной все, что знал и любил. Как бы трудно ни приходилось его семье, Уэльс все равно был его домом и другой родины он не знал. Он любил зеленые долины Уэльса, его побережье с каменистыми утесами и песчаными бухтами. И хотя с родителями он говорил по-французски, языком его детства был валлийский язык, уэльский вариант кельтского, и именно на нем говорили люди, среди которых он вырос. Но на другом берегу Северна наверняка говорили по-английски, а Питер не знал ни слова на этом языке. Что будет с ним, когда он доберется до Бристоля? Останется ли он в Англии или отправится дальше, за море? Увидит ли он родные края вновь? Ему вдруг стало так грустно, что он едва не повернул обратно.

Но он не мог вернуться домой. Конечно, родные любили его, но он был там лишний. И позже в тот же день он с тяжелым сердцем повел своего боевого коня и вьючную лошадку на большой паром, который и должен был переправить его через реку.

На следующий вечер Питер оказался в Бристоле, и город потряс его. В Уэльсе ему доводилось видеть и внушительные каменные замки, и большие монастыри, но никогда прежде он не бывал в таком огромном городе. А Бристоль был вторым после Лондона портом Англии.

Довольно долго Питер плутал по шумным улицам, пока наконец не нашел дом, который искал. С некоторым трепетом он прошел через каменные ворота, пересек мощенный булыжником двор, окруженный бревенчатыми строениями с остроконечными крышами, и подошел к высокому, очень красивому дому. Не оставалось сомнений, что друг его отца весьма богатый человек.

Но не только роскошь окружения смущала Питера. Когда слуга проводил его в дом, он сразу понял, что торговец вовсе не догадывается, кто перед ним. Даже не один раз, а дважды хозяин просил повторить имя его отца и наконец, когда Питер уже чувствовал, что вот-вот зальется краской стыда, как будто вспомнил что-то и поинтересовался, хотя и без особого радушия, чем он может помочь.

Два следующих дня были занимательными, но не слишком приятными. Темноволосый торговец оказался остменом по происхождению. Его отец, датчанин, перебрался сюда из Ирландии и привез оттуда свое кельтское имя – Дуб-Гэлл, которое в Бристоле скоро превратилось в имя Дойл. Сам торговец, хотя и родился уже в Бристоле, получил и не английское, и не норманнское имя – его крестили как Сигурда. Впрочем, по имени его никто не называл. В Бристоле все знали его как Дойла.

Темный чужак – именно таким он и был. Черноволосый и замкнутый. Впрочем, он оказался достаточно гостеприимным. Питеру даже выделили отдельную комнату рядом с главным залом. С Питером торговец говорил так, как говорил бы со знатным человеком или важным торговцем – на нормандском наречии французского языка. Но разговаривал он мало и совсем не улыбался. Возможно, потому что был вдовцом, думал Питер. И может быть, надеялся он, когда приедет в гости его замужняя дочь или его сыновья вернутся из деловой поездки в Лондон, хозяин хоть немного повеселеет. Но за те два дня, что Питер провел в его доме, они почти не разговаривали. А поскольку многочисленные слуги, конюхи и прочая челядь говорили только по-английски, Питер чувствовал себя довольно одиноко.

В первое утро Дойл взял его с собой в порт. Они посетили его контору, склад, два корабля, что стояли рядом с загонами для рабов. Да, Дойл определенно был полон сил и энергии, его темные глаза ничего не упускали. Говорил он тихо, но люди смотрели на него с опаской и мгновенно бросались выполнять любой его приказ. К концу дня Питер довольно много узнал о делах порта, о том, как устроен этот город, с его судами и муниципалитетом, и о том, как идет торговля с другими портами – от Ирландии до Средиземноморья. Но от общения с Дойлом у него осталось стойкое чувство беспокойства.

Тем же вечером, после одного небольшого происшествия, это чувство лишь усилилось. Питер и хозяин дома как раз сели ужинать в большом зале и слуги готовы были уже подавать еду, когда вошел какой-то молодой человек, примерно того же возраста, что и Питер, и, уважительно поклонившись им обоим, сел за стол на некотором расстоянии от них. Дойл лишь холодно кивнул молодому человеку и недовольно пробурчал Питеру:

– Он работает на меня. – И больше не обращал на юношу внимания.

Молодому человеку с капюшоном на голове, который он не снимал, подали кубок вина, но доливать не стали, и поскольку хозяин дома по-прежнему не замечал гостя, а тот ни на кого не смотрел, Питер не знал, как к нему обращаться. Закончив трапезу, юноша так же молча вышел из зала, вид у него был подавленный. Питер подумал, что и сам не особенно радовался бы, доведись ему работать на Дойла.

Позже, вечером, когда Питер вернулся в свою комнату, он услышал во дворе голоса. Один из них – тихий и угрожающий – определенно принадлежал Дойлу. Сначала слов Питер не разобрал, но потом отчетливо услышал:

– Ты дурак. – Это было сказано на французском. – Ты никогда не сможешь расплатиться.

– Я полностью в твоей власти.

Это уже был голос какого-то молодого человека, жалобный и в то же время настойчивый. Вероятно, отвечал Дойлу тот самый парень, которого Питер видел за столом. Далее последовало резкое ворчание Дойла. Но слова звучали невнятно.

– Нет! – вскрикнул юноша. – Не делай этого, умоляю! Ты же обещал!

После этого они куда-то отошли, и больше Питер ничего не слышал. Но одно ему стало совершенно ясно: из этого дома нужно убираться, и чем скорее, тем лучше.

На следующее утро Дойл без предупреждения велел Питеру оседлать коня, взять оружие и ехать с ним на тренировочный плац у восточных ворот. Там Питер увидел нескольких всадников в тяжелых доспехах, которые упражнялись в фехтовании, и после того как Дойл переговорил с ними, Питера пригласили поучаствовать в тренировке. Какое-то время торговец угрюмо наблюдал за ним, а потом молча удалился, предоставив гостю самому добираться до дома. До самого вечера Питер его не видел.

Однако именно тем вечером Дойл сообщил ему в своей обычной мрачной манере:

– Ходят слухи, что собирается большой поход. В Ирландию.

Если после Бриана Бору никому не удалось взять власть над всей Ирландией, то не потому, что таких попыток не было. Одна за другой большие династии пытались получить господство на острове; Ленстер и внук Бриана из Манстера по очереди испытывали свои силы. Древний клан О’Нейл тоже постоянно выжидал случая восстановить былую славу. А теперь права на титул верховного короля заявила династия О’Коннора из Коннахта. Но никто по-настоящему не добивался верховенства, и летописцы того времени даже придумали особый термин, чтобы описать положение большинства тогдашних монархов: «верховный король, правящий совместно с оппозицией». Вот почему, когда правители огромного лоскутного одеяла, которое представляла собой Европа, начали объединять территории в еще большие владения – Плантагенеты уже заправляли феодальной империей, состоявшей из основной части Западной Франции, а также из Нормандии и Англии, – островную Ирландию продолжали делить между собой древние племена и вожди-соперники.