нее, а я должен и могу бывать у нее после длительного оформления и один раз (максимум два) в году.

Я не хочу переезжать на постоянное жительство во Францию — это вопрос окончательно решенный, а жена моя является кроме всего видным общественным деятелем — она президент общества Франция — СССР и приносит большую пользу обеим странам на этом посту.

Так что и она не может переехать ко мне по всем этим причинам.

Прошу разрешить мне многократно выезжать к моей жене, ибо иногда требуется мое срочное присутствие у нее и помощь, а я всякий раз должен оформляться, и это вызывает невроз и в театре, и в кино, и во всех моих других начинаниях.

Я уверен, что право неоднократного выезда решит многие наши проблемы и сохранит нашу семью.

С уважением

Высоцкий.

05.03.1977 г.

Письмо это переправляется в Московский ОВИР со следующим указанием:

«В соответствии с просьбой заявителя разрешаем в порядке исключения установить следующий порядок оформления документов для выезда его во Францию к семье: характеристику с места работы и анкету он должен представлять один раз в год, все последующие поездки должны разрешаться Высоцкому В. С. по его заявлению произвольной формы…»

Это ж просто сказка! Министерство внутренних дел допускает существование «произвольной формы»! Вот если бы и Министерство культуры, Госкино, Гостелерадио и прочие художественные инстанции пошли бы по такому пути!

Да плюс к тому Высоцкому на домашний адрес приходит письмо от заместителя министра финансов СССР В. Н. Масленникова, где сообщается:

«В связи с полученным Вами разрешением на многократный выезд из СССР во Францию и обратный въезд, пошлина в размере 300 рублей должна быть уплачена один раз — при получении указанного разрешения.

При получении очередного разрешения на выезд в пределах полученного Вами документа о многократном пересечении границы СССР Вы будете дополнительно уплачивать госпошлину лишь в размере пяти рублей».

Ощутимое облегчение — во всех смыслах. Но настроение у Высоцкого в эти дни отнюдь не приподнятое. «Развязка» приключается второго апреля, когда он оказывается не в состоянии довести до конца «Десять дней» — после антракта роль Керенского за него доигрывает Золотухин. Такого случая таганская история еще не знала. С четвертого апреля он в двадцатой больнице, где ему в стоматологическом отделении неудачно лечат периостит (воспаление надкостницы), и седьмого числа реанимобиль Склифа отвозит его в реанимационное отделение Института скорой помощи.

Прилетает Марина, он ее не узнает, погрузившись в галлюцинации. Врачи обнаруживают серьезные дефекты и в печени, и в почках. Еще один срыв, говорят, — и либо смерть, либо умственная неполноценность. Диагноз действительно угрожающ, а прогноз не нов: не первый раз пугают и не впервые ошибаются, не учитывая жизнедеятельности такого органа, как душа, которая постепенно берет верх над полуразрушенной плотью. Через два дня после премь-еры «Мастера» (так уж совпало) Высоцкий снова в театре.

Только что вышел иллюстрированный буклет «Владимир Высоцкий», автор — та же Ирина Рубанова, что раньше публиковала статью о нем в «Актерах советского кино». Двадцать четыре странички — не совсем, конечно, книга, скорее брошюра, но все-таки… Обычно такие штуки актеры дарят друг другу с надписью типа «от персонажа». Персонажем быть хорошо, но автором — лучше. Стоять бы за конторкой и писать! Но при такой жизни много не сотворишь…

Песни рождаются все реже, и главным образом обобщенно-философские. Песенное здание в целом уже построено, теперь оно венчается перекрытием из вечных тем и мотивов. Захотелось написать о глупости, правящей миром, — вслед за Эразмом Роттердамским и Булатом Окуджавой с его «Песенкой о дураках». Сначала возникла история про трех глупцов — недостаточно, пожалуй, внятная и отчетливая, а потом притча о Правде и Лжи, где античный мотив «нагой истины» с вкраплениями евангельской символики развернут в грубовато-житейский сюжет о том, как Правду раздевают и обкрадывают:

Правда смеялась, когда в нее камни бросали:

«Ложь это все, и на Лжи одеянье мое…»

Двое блаженных калек протокол составляли

И обзывали дурными словами ее.

Стервой ругали ее, и похуже чем стервой,

Мазали глиной, спустили дворового пса…

«Духу чтоб не было, — на километр сто первый

Выселить, выслать за двадцать четыре часа!»

У Окуджавы было рассказано о том, как поменялись местами умные и дураки:

Давно в обиходе у нас ярлыки

По фунту на грошик на медный.

И умным кричат: «Дураки! Дураки!»

А вот дураки незаметны.

У Высоцкого такое же «кви-про-кво» происходит с Правдой и Ложью:

Часто, разлив по сто семьдесят граммов на брата,

Даже не знаешь, куда на ночлег попадешь.

Могут раздеть — это чистая правда, ребята, —

Глядь — а штаны твои носит коварная Ложь.

Глядь — на часы твои смотрит коварная Ложь.

Глядь — а конем твоим правит коварная Ложь.

Называя эту вещь «подражанием Окуджаве», он имел в виду скорее продолжение, преемственность. Поскольку имитации чужого слова и чужого чувства здесь нет — каждая строка оплачена собственным опытом и собственной болью.

Просвет

Опять впереди долгое путешествие, и это дает душе зацепку для того, чтобы выбраться из ямы.

А до того — новое турне по Донбассу, организованное Гольдманом, который стал своего рода импресарио Высоцкого. Начал он работать в этом качестве довольно эксцентричным способом. Выходят однажды Высоцкий с Ваней Бортником из дому, садятся в «мерседес», а на заднем сиденье вдруг возникает некто, как тень отца Гамлета: «Извините, Владимир Семенович…» Оказалось, в незакрытую машину пробрался один из эстрадных администраторов, устраивающий концерты на стадионе в Севастополе. Город русской славы ждал Муслима Магомаева, а тот неожиданно уехал за рубеж. Вот Гольдмана и послали срочно завербовать Высоцкого: он, мол, единственный может спасти ситуацию. Предложил триста рублей за концерт, причем всю сумму заплатил заранее. Так и началось сотрудничество, причем Гольдман всегда согласует сроки поездок с администратором Таганки Валерой Янкловичем. На этот раз — Донецк, Горловка, Дзержинск, с утра (на одной шахте начали аж в шесть часов) и до вечера.

Из Парижа они с Мариной в июне отправляются в Мексику. Она занята там в фильме про какой-то дьявольский бермудский треугольник. Работа интересная только с одной стороны — со стороны моря. Оттуда Высоцкий и пишет в развеселом настроении Ване Бортнику:

«А знаешь ли ты, незабвенный друг мой Ваня, где я? Возьми-ка, Ваня, карту или, лучше того, — глобус. Взял? Теперь ищи, дорогой