– А соболями-то что? Слабо?…[153] – Стщанием пересчитав баксы, Евгений Додикович сунул их в кейс, щёлкнул кодовымзамочком и протянул ключи от автомобиля-дизельгенератора деловому юркомусааму. – Машина зверь, спасибо скажешь.

В голосе его слышалось облегчение – Аллах акбар, последнийштрих сделан.

– Соболя нету, начальник, доллары только.

Деловой лопарь заскочил в кабину, грузовик взревел имедленно, по большой дуге покатил за озеро. Шины оставляли извилистый след натраве.

На месте лагеря остался лишь флагшток с приспущеннымироссийским и американским стягами да летний туалет с трогательными, сердечком,«очками». Всё остальное Евгений Додикович сумел доблестно реализовать.

Да, всему приходит конец. Первыми снялись американцы, ещётретьего дня. Совершенно зелёные после отвальной, они поклялись в вечнойдружбе, сели на свои «Хаммеры» и укатили в аэропорт. Укатили, бросив напроизвол судьбы и палатки, и барахло. Россия – не Йеллоустоунский парк, чегоради здесь за собой прибирать?.. В конце концов, если кто придерётся, можносделать большие голубые глаза и заявить: оставил-де гуманитарную помощь. И ведьповерят, вот что смешно.

Придираться не стали – действуя по принципу «что с возаупало…», Евгений Додикович мгновенно прибрал брошенное к рукам и столь жемгновенно реализовал местным жителям.

Через сутки после американцев уехал со своей компаниейЗвягинцев, да и Скудин поволок обратно в Питер свой крест – Эдика,наширявшегося до кондиций полностью непотребных… И вот настал день третий.Завершающий. Последними, словно капитаны тонущего дредноута, лагерь покидаликапитаны Гринберг и Капустин…

– Женя, налетай, жрать готово! – Обжигаясь, Боряразломил профессионально испечённую картофелину, подул на неё, обмакнул в соль. –А то когда ещё придётся. Небось не «Аэрофлот»…

Он знал, о чём говорил. Лететь домой им предстояло военнымбортом.

Дважды упрашивать Гринберга не пришлось. Он с удовольствиемустроился у костерка, выгреб из углей разогревшуюся банку тушёнки и жестом фокусникаизвлёк откуда-то початую бутылку коньяка.

– Давай, Боря. Чтобы у наших детей были крутыеродители…

Холодный ветер шелестел листвой, морщил поверхность озера.Старая ворона на ольхе каркнула раскатисто и громко, распушив перо, злосверкнула бусинками глаз – что, напакостили в тайболе, а теперь с концами? Тожемне, мол, венцы мироздания. Ну ничего – далеко не уйдете, у Рото-абимо длинныеруки…

Но тут поблизости мощно заревели дизеля, и старая каргасорвалась с ветки, успев только крикнуть на прощание:

– Кар-р-рамба!

Прибыл Василий Грызлов. С превеликим шумом и воинскойточностью. Чёртом выскочив из бронетранспортера, он приложил руку к козырьку иструной вытянулся перед Гринбергом.

– Здравия желаю, товарищ генерал! Разрешите приступатьк погрузке?

Под рыжими усами его сияла благодарная улыбка, а на плечахтопорщились новёхонькие однопросветные погоны с сиротливыми звёздочками. Бытьмладшим лейтенантом Грызлову явно нравилось куда больше, чем старшимпрапорщиком. Спасибо товарищу генерал-майору – вывел за ратные труды вофицерский корпус…

– Разрешаю. – Гринберг милостиво взмахнул рукой и,не выпуская из цепких пальцев драгоценного кейса, принялся командоватьпроцессом. – Эй, гвардия! Круглое носить, квадратное катать!

Ещё через несколько часов гигантский транспортный «Руслан»,полный морпехов и военморов, принял на борт двух капитанов и, натужноподнявшись в воздух, мельком отразился в ярвах Самиедны и взял курс на Питер.

А поздно вечером, когда всё затихло уже окончательно, наместо бывшего лагеря осторожно выбралось существо, похожее и не похожее набольшую рыжевато-серую обезьяну. Существо, впрочем, ходило сугубо на двух ногахи не выглядело при этом карикатурой на человека. Но почему же «оно»? Кто угоднопонял бы с первого взгляда, что это была несомненно она. Любознательная,мохнатая и грациозная. Лесная девушка обошла всю поляну, отмечая следыпребывания собратьев по разуму. Задержалась точно на том месте, где совсемнедавно спал в вагончике Буров… Потом выбралась на «посадочную площадку»,откуда Глеба унесла большая железная птица. Подняла лицо к небу… Да, да, именнолицо, а не морду. Посмотрела на низко плывущие облака – и издала долгий,жалобный, плачущий звук…

Что неизменно поражало Льва Поликарповича во времявозвращений из всяких коллективных поездок, будь то командировки либотуристские мероприятия, – это скорость, с которой на вокзале или ваэропорту рассыпается ещё недавно такой дружный и спаянный походный коллектив.Стоит исчезнуть внешним условиям, заставлявшим несколько человек держаться другдруга, – и каждый оказывается сугубо сам по себе. Люди, несколько недельразделявшие все неизбежные стрессы путешествия и при этом, кажется, накрепкоподружившиеся, эти самые люди без оглядки устремляются каждый в свою сторону –притяжение близкого дома и привычной обыденности оказывается на порядоксильнее, чем походная общность. Не говоря уже о случайных попутчиках, которыечетверть часа назад чуть ли не исповедовались друг другу… и вот уже бегут поперрону мимо и прочь, а если доведётся снова столкнуться в метро, старательносделают вид, будто не заметили и не узнали. А может, действительно не заметят ине узнают…

Звягинцев поехал из аэропорта домой на такси. Перед выездомна трассу происходили какие-то дорожные работы, машинам приходилось пропускатьвстречных, и притормозившее такси догнал автобус, на котором ехали в городВиринея, Алик и Веня. Автобус шёл до метро; было пять с чем-то утра, и метродолжно было скоро открыться. Открыться и увезти ребят – каждого по своей ветке…Потом такси миновало узкое место, и автобус, маячивший за кормовым стеклом,окончательно потерялся вдали.

Короткий отрезок Московского проспекта, башня-шпиль, поворотна Бассейную…

Расплатившись с водителем, профессор привычно взглянул вверх,на свои окна. Они были темны. Лев Поликарпович вздохнул и как-то особенно остроосознал, что дома его никто не ждал. Совсем никто.

И там, между прочим, не было ни крошки съестного. Пустойбуфет и размороженный холодильник.

Кнопик, счастливо не подверженный ни философствованию, никомплексам, уже обнюхивал знакомое дерево, собираясь задрать возле него лапку:«Всем привет! Я вернулся! Я дома!» Лев Поликарпович подозвал пёсика, взял егона поводок и, не заходя домой, отправился в ближний круглосуточный магазин. Всимпатичном подвальчике помимо человеческой еды продавались корма для животных.И, в отличие от многих других предприятий торговли, туда пускали с собаками.