Большую часть времени Франциска проводила в одиночестве. Как говорила Дорис, «в ней была некая замкнутость; если у нее когда-либо и были какие-то близкие ей люди и друзья, я ничего не слышала о них. Она была близка только с моей матерью. Франциска всегда выглядела подавленной, она была очень набожной, часто молилась и производила впечатление человека, сломленного горем. Она всегда, даже летом, носила одеяния черного цвета из тяжелой и плотной ткани» {63}. У сестер Дорис и Луизы Франциска брала читать книги, по словам Анны Вингендер, «романы бытовые и героического жанра», которыми она часто зачитывалась до глубокой ночи, содавалось впечатление, что это было единственное, что ее интересовало {64}. Однако большую часть времени Франциска «проводила в молчании, лежа в постели, повернувшись к стене», – вспоминала Дорис и добавляла, что у нее в этом состоянии было, как правило «очень плохое настроение. Когда мы пытались заговорить с ней, она отказывалась отвечать» {65}.

Одной только Анне Вингендер удавалось проникнуть за этот, установленный самой же Франциской барьер, хотя и Анна тоже признавала, «что общаться с Франциской временами бывало крайне тяжело. Она могла часами сидеть у окна и слушать, что я говорю, но при этом отказываться отвечать на мои вопросы. Казалось, что она целиком уходила в себя, и я могла заметить боль в ее глазах. Однако затем ее настроение могло внезапно и полностью измениться, она могла начать вести себя нормально и даже пытаться предупреждать мои желания». Однако иногда Франциска делилась с Анной своими мечтами. «Она всегда говорила о том, как ей хочется быть кем-нибудь из числа сильных мира сего, – говорила Анна, – быть кем-нибудь важным». В таких случаях во всем ее облике происходила какая-то любопытная трансформация: по словам Анны Вингендер, Франциска в такой момент говорила «необычно медленно и тихо, тщательнейшим образом подбирая слова. Ее речь и акцент вообще были очень странными». По воспоминаниям Дорис, Франциска говорила так тихо, «как если бы она говорила шепотом». Ее немецкий «был хорошим, свободным, без ошибок», хотя Дорис тоже отметила странный акцент, который, по ее мнению, был «акцентом, свойственным Западной Пруссии или Померании». После того как Франциску вытащили из канала Ландвер, эта необычная манера говорить и любопытный акцент стали причиной бесконечной путаницы для окружающих ее людей, в том числе для докторов и медсестер, которые по очереди называли его славянским, баварским, северо-германским, польским, русским и даже франконским {66}.

Позднее этот период в жизни Франциски породит множество вопросов, среди которых не последним стал вопрос, почему ее просто не выставили на улицу. «Когда она жила у нас, – вспоминала Дорис, – то всецело зависела от милосердия нашей матери». «Маленькая мама Вингендер» – такое звание присвоила ей позже одна из газет, и в самом деле оказалась настолько гостеприимной, что выставила своих дочерей Дорис и Луизу из их комнаты, устроив Дорис спать в кресле, а Луизу на мат-раце, расстеленном в гостиной, для того чтобы у Франциски была отдельная комната {67}. Хотя позднее фрау Вингендер настаивала, что ей было просто жаль Франциску, одно только сострадание вряд ли может полностью объяснить такие поступки.

Как потом вспоминала Дорис, Франциску того времени она считала «неразборчивой в связях и вульгарной женщиной, у которой слишком много приятелей» {68}. Вместе с тем, если верить Дорис, Франциска редко выходила из своей комнаты и еще реже покидала квартиру. У нее не было друзей, но она была «неразборчивой в связях и вульгарной» и имела «слишком много приятелей», и все это в стенах квартиры Вингендер и в пределах ее спальни? Дорис никогда не употребляла слово «проститутка», но Франциска вполне могла быть ею.

Осенью 1918 года Берлин был городом, где царило отчаяние, по словам одного из жителей, его улицы были переполнены «женщинами, убитыми горем», а тяготы и лишения глубоко въелись «в похожие на маски лица, посиневшие от холода и искаженные гримасой голода» {69}. В октябре волна недовольства стала выплескиваться на улицы. В начале ноября кайзер Вильгельм отрекся от престола, и страна погрузилась в хаос. В разгар всех этих событий не было ничего удивительного в том, что женщинам приходилось заниматься проституцией. Вдовы погибших на фронте, безработные женщины, борющиеся за существование молодые матери – мало кто из них мог устоять перед решением торговать своим телом, чтобы отогнать призрак голода и сохранить крышу над головой. Слухи, которые появились в более позднее время, намекали на то, что Франциска, время от времени прибегала к занятию проституцией.

Это объясняло, зачем Франциске была нужна отдельная спальня. Это также может объяснить, как ей удавалось обеспечивать себе проживание в квартире Вингендер, не имея никаких очевидных источников дохода.

С началом весны 1919 года Франциска возвратилась на работу в Гут-Фридрикенхов и работала там вплоть до наступления осени {70}. Сезонные полевые работы оканчивались в ноябре, 20 ноября она явилась в местный полицейский участок и, заполнив анкету, получила удостоверение личности, которое должно было быть у всех граждан страны. Удостоверение содержало сведения о ее имени, возрасте, месте рождания, и согласно нему адресом ее постоянного места жительства являлась квартира Вингендер в доме 17 по улице Neue Hochstrasse {71}. Позднее появятся слухи, что в этот период Франциска уезжала в Померанию; однако Гертруда недвусмысленно заявила, что после того как Франциска весной 1918 года уехала в Берлин, никто из членов семьи больше ее не видел {72}.

К началу 1920 года двадцатитрехлетняя Франциска вела трудную и одинокую жизнь. Юная девушка из провинции, которую баловали, которая смогла получить образование и у которой было громадное самомнение и ожидание от жизни только удачи и радостей, превратилась в женщину, на долю которой выпали тяжелые испытания. Когда она была ребенком, ее семья переезжала с места на место в поисках лучшей жизни, ее отец был алкоголиком, мать относилась к ней холодно, а в Хигендорфе про нее ходили порочащие слухи. Потом Франциску отправили в Берлин, она потеряла жениха, который погиб на фронте, необъяснимо и тяжело заболела, невольно оказалась виновна в непредумышленном убийстве, пережила нервное расстройство, в принудительном порядке освидетельствована и признана душевнобольной. Когда Франциска в 1917 году возвратилась домой, мать поспешила отказалась от нее, попытки самостоятельно устроиться в жизни, работая в Гут-Фридрикенгофе, закончились нападением на девушку и жестоким избиением. Отчаяние вполне могло толкнуть ее к занятиям проституцией. Без друзей, надежды и будущего характер Франциски и ее эмоции становились все более и более неуправляемыми. Каждый слудующий кризис становился тяжелой эмоциональной ношей, и этот груз все увеличивался, превращая Франциску в невольного зрителя того непонятного и жестокого представления, которым становилась ее жизнь.

Так сложились все составляющие. Изуродованная, пережившая тяжелые испытания психика, полученные шрамы, способность к языкам, проницательный ум, завышенная самооценка, вера в свои способности и всепоглащающее отчаяние – все это Франциска унесла с собой в тот февральский день 1920 года, когда она ушла из квартиры Вингендер и до наступления темноты бродила по улицам Берлина. Прыгнув тем вечером с моста в канал Ландвер, Франциска намеревалась навсегда похоронить муки прошлого.