— Вот мы это сейчас узнаем!

И с этими словами Авлона, сорвав с себя пояс и сделав на обоих концах петли, дождалась, пока гриф приблизится к ней, страшно растопыривая могучие когти, и ловким броском накинула петлю на его правую лапу. Рывок — и петля затянулась.

Гриф, ещё раздумывавший, нападать ли на незнакомых существ или только напугать их, теперь сам испугался насмерть. Он не мог понять, как этот небольшой зверь умудрился схватить его на таком расстоянии. Попытавшись вырвать лапу из твёрдых тисков, он только крепче затянул ремень.

Могучая птица что сеть силы взмахнула крыльями.

— О, великий и единственный Бог, пусть у него хватит силы! — взмолилась Авлона.

И в то же мгновение почувствовала, как её ноги отрываются от земли.

Она отлично знала повадки орлов и других крупных хищных птиц и знала, как именно полетит гриф с тяжёлой ношей. Испуганный, чувствуя опасность, он ни в коем случае не станет возвращаться в своё гнездо. Он устремится прочь, обязательно по ветру, а ветер дует вниз, вдоль склона горы — значит, птица полетит к оставленным ими сутки назад лесным зарослям.

Отлаянным усилием гриф поднял огромную для него тяжесть — маленькую амазонку и повисшего на ней, как пиявка, малыша. Взмыв локтей на сорок вверх, он, повинуясь потоку ветра и стремлению уйти от непонятной опасности, полетел прочь, постепенно опускаясь, но в то же время под ним опускался и склон горы.

— Лона, Лона! Мы полатели! Полатели! — в диком восторге завизжал Патрокл.

Авлона не могла ему ответить. Она захватила зубами древко своей секиры, одной рукой прижала к себе мальчика, боясь, что тот сорвётся, а другая её рука, стянутая петлёй, твёрдо сжимала ремень.

Если бы гриф попробовал достать её клювом, она отпустила бы Патрокла и ударила секирой — не так, чтобы убить, но так, чтобы напугать ещё больше.

Однако птица и не пыталась драться. Ей было не до того. Она делала неимоверные усилия, стремясь удержаться в воздухе, и пока что ей это удавалось.

Карлики, от которых так внезапно и так невероятно ускользнули их жертвы, завопили и заверещали и, видя, как Авлона и мальчик пролетают над ними, стали прыгать, размахивая своими уродливыми руками и дротиками, что-то сипло и невнятно выкрикивая. Это было так смешно, что девочка расхохоталась бы, если б мота разжать зубы. Сверху она видела, как много карликов на склоне — вероятно, штук двести, и ей вновь стало страшно: что же случилось там, во мраке страшной пещеры, с Ахиллом и Гектором, с её приёмной матерью? Но она не хотела даже думать об их гибели — она в неё не верила!

— Лона, летать хошо! — кричал Патрокл и в восторге дрыгал ножками.

Всё вниз, вниз и вниз.

Гриф терял силы — тяжесть была для него чересчур велика. Но он боролся, напрягая крылья, делая рывок за рывком.

Вниз, вниз, вниз.

Скалистый склон кончился, внизу шелестели на ветру кустарники, поблескивали ручьи. Карликов уже не было видно. И всё яснее проступал на востоке рассвет.

Вниз, вниз!

Авлона изумлялась силе и выносливости грифа. Он тащил их с Патроклом уже около получаса, а всё ещё почти не терял высоту. Правда, ему помогал ветер.

Прошло ещё какое-то время, и вот выступы горного склона утонули в зелёной массе леса. Стало совсем светло, и дети видели сверху, как выпархивают из зелёных крон утренние птицы, вознося пронзительные приветствия рассвету, как мартышки, проснувшись, начинают свои отчаянные прыжки с ветки на ветку, как взлетают золотые рои насекомых над цветущими кущами лиан, взобравшихся на самые вершины деревьев.

Гриф снизил полёт, видимо, совершенно изнемогая, и летел, почти касаясь верхних ветвей самых высоких деревьев. Будь Авлона одна, она рискнула бы спрыгнуть на любую из древесных крон и сумела бы скорее всего уцепиться за ветви и спуститься на землю. Но с малышом на шее она этого сделать не мота и ждала удобного момента.

А гриф летел. Он всё ещё не сдавался. Между тем рука девочки, стискивавшая ремень, начинала слабеть. Пальцы разжимались, и петля перетягивала кисть с такой силой, что она всё больше и больше немела.

Зелёная завеса прорвалась, и Авлона увидела внизу ровную поверхность воды. Они пролетали над рекой или озером.

«Всё! — подумала девочка. — Пора!»

Она отпустила Патрокла, прохрипев сквозь сжатые зубы: «Держись!», перехватила левой рукой секиру и одним резким ударом обрубила ремень.

Мелькание неба, земли, воды. Они перевернулись в воздухе, раз, потом ещё раз, и стремительно врезались в ровную, светлую воду.

«Если там крокодилы, пускай только сунутся!» — почти с отчаянием подумала Авлона.

Но никто не сунулся.

Девочка поплыла, гребя одной рукой, а другой придерживая малыша, который продолжал восторженно визжать и кричал ей в ухо:

— Пусти! Пусти! Я сам хочу павать! Я могу!

Она опомнилась, уже выходя из воды, увязая в склизком иле, и остановилась среди ивовых кустов, распластавшихся над водой. Где-то, за завесой прозрачных ветвей, пронзительно верещали обезьяны, испуганные плеском воды и низким полётом грифа над их царством.

— Лона! Лона... У тебя на ноге ковь течёт!

Они сидели в траве, и Патрокл осторожно трогал пальчиком рану, оставленную дротиком карлика на правой лодыжке Авлоны.

— Болит? Да? — голос мальчика был ласков и тревожен.

Авлона обняла его и огляделась, почти не чувствуя секиры в стиснутых до белизны пальцах. Кажется, кругом было спокойно. Пока спокойно. Они были одни среди чужого дикого леса.

— Не болит, Патрокл, честно, не болит. Я сейчас перевяжу её... И какой же ты молодец!

— А где папа и мама? — решительно спросил ребёнок.

— Они к нам скоро придут. Или мы сами найдём их.

Авлона сказала и поняла, что почему-то в это верит. То есть почти знает, что так и будет. Только у неё кружилась голова, и надо было как-то с этим справиться.

Заводь, в которую упали дети, была отделена от реки илистым плёсом. Её берега также заросли ивняком и камышами, а кругом, плотно обступая воду, стояли мощные высоченные деревья, как везде в этих лесах, оплетённые густыми лианами.

Лес шумел сотнями всевозможных звуков, многие из которых Авлона уже научилась узнавать. Вслед за обезьянами подали голос птицы, древесные лягушки заверещали на все лады.

За лесом вставало солнце, и вот уже струи его света прорвались сквозь зелёную завесу, рассеяли утренний полусумрак, и вода засверкала, как гигантское лезвие, и над нею замелькали, заметались, изумрудно блестя, громадные, как птицы, стрекозы.

Авлона и Патрокл сидели посреди плёса, на илистой влажной земле. Это было опасно: плёс почти вровень с водой, а в этой реке наверняка водились крокодилы.