Во время блокады в дом угодил немецкий снаряд, квартиры верхних этажей нашего флигеля остались без южных стен и долго были открыты утешительному солнцу…

После капремонта в начале 50-х жилье стало в основном коммунальным, подъезды вскоре оказались распахнуты, стекла выбиты, и на широких подоконниках началась новая жизнь. Здесь принимали клиентов проститутки с Московского вокзала, выпивали идейные алкоголики и пробующие юнцы, здесь позже начали ширяться наркоманы, пряча грязные шприцы в прикрытые жестью гнезда электросчетчиков. В большие морозы под батареями ночевали бомжи, и памятный Вере Николаевне подъезд набрал запахи отхожего места…

Получив первое письмо, артист Р. и сам стал расспрашивать о доме, и оказалось, что он принадлежал П.Т. Бадаеву, у которого было немало недвижимости в Санкт-Петербурге, в том числе и знаменитые бадаевские склады, которые сгорели в блокаду вместе с запасами продовольствия. Строить доходный дом взялся гражданский инженер Василий Александрович Косяков, а помогал ему родной брат Георгий Александрович. В управлении по охране памятников отмечено также участие в деле архитектора Н.Л. Подберезского и художника-керамиста П.К. Ваулина, автора дивной майолики. Год рождения дома по Знаменской, 19, — 1906-й…

Между артистом Р. и Верой Николаевной завязалась многолетняя эпистолярная беседа, чередующаяся с разговорами по телефону и так ни разу и не перешедшая в личную встречу; сколько раз Р. ни собирался нанести визит в Москве, что-то в последний момент обязательно мешало. Обменивались и книгами; однажды Р. получил сборник стихов Веры Марковой, поэта необычного и глубокого. За ее плечами стоял начинавшийся с Блока и Ахматовой некалендарный ХХ век и несколько веков японской поэзии.

«Наш дом, наш дом», — писали и говорили друг другу Вера Николаевна и артист Р. и тотчас вспоминали о том, что любимый Басе был бездомен.

Когда Веры Николаевны не стало, Р. понял, что их несбывшееся свидание или растянувшаяся «невстреча» оказались в духе романтических отношений дамы и кавалера из великого памятника японской литературы «Исэ Моногатари»: «Свиданий? — Их нет. / Все ж одно — наши души…»

Прочтя рукописную книгу В. Марковой «Закованные дни» с эпиграфом из Пушкина «Влачу закованные дни», Юрий Коваль сказал ей, что первое же стихотворение «Тень птицы» напомнило ему японскую танку и свидетельствует о влиянии на нее японцев.

— Так ведь японские танки — это я, — ответила Вера Николаевна. — Это я, понимаете? Какие же влияния? Я влияю на саму себя? Вы поняли главную мысль стихов моих? Это сознание, вышедшее за пределы сознания и которое само собой уже не управляет. Я — вкрапление в ваше время. Я — чужеродна.

Летом 1946 года, незадолго до того, как жахнула ждановская дубина, А.А. Ахматова успела дважды выступить в БДТ.

В первый раз ее привез в театр Леонид Антонович Малюгин — драматург, завлит и директор драматической студии при театре. Подкатил на автомобиле, открыл дверцу, подал руку и повел наверх. Он играл в коллективе крупную роль; его пьеса «Старые друзья», написанная для послевоенного выпуска, имела всесоюзный успех, а по поводу положения в театре ходила шутка: «Не так страшен Рудник, как его Малюгин».

Худруком был Лев Сергеевич Рудник. Он вывозил театр в эвакуацию в Киров (Вятку), ставил оборонные спектакли, готовил концертные программы и вместе с фронтовыми бригадами бывал на передовых. После прорыва блокады БДТ стал первым театром, поднявшим занавес. И недаром маршал Леонид Александрович Говоров, командующий Ленинградским фронтом, подарил Руднику роскошный автомобиль «опель-супер», высший класс, не чета «кадетам» и «капитанам». Главреж БДТ водил его сам. Плыл по Невскому красавец-автомобиль, вороново крыло, маршальский блеск, а за рулем — красавец-мужчина, метр восемьдесят пять, римский профиль, глаза с поволокой, шик!.. Броская картинка, большой соблазн для женского населения…

А то, что Рудник был большой женолюб, так это для главных режиссеров типично, и наш Товстоногов старался от Рудника не отстать. Правда, однажды он пожаловался на женщин одной из любимых актрис:

— Они любят не меня, а мои регалии…

Руднику жаловаться не приходилось, таких регалий у него не было…

В 1946 году Малой сцены в театре тоже еще не было, а на ее площадях под правым скатом крыши размещались классы студии.

Ахматову собрались слушать в большом, имеющем Г-образную форму зале с круглыми окошками, сейчас на этом месте зрительское фойе. Большинство составили студийцы — Нина Ольхина, Владик Стржельчик, Изиль Заблудовский, Нина Хохлова, Иосиф Ционский и другие, а всего человек пятьдесят.

Ахматова появилась «красивая и гордая» (Ционский), в темном платье и редкой шали на плечах, все встали, начали аплодировать, но она их остановила отодвигающей рукой и села за огромный круглый стол в приготовленное кресло. Студийцы ждали чуда, и около Анны Андреевны осталось свободное пространство: вместе со всеми и все-таки одна…

— У нас сегодня радостный день, — сказал Малюгин, — к нам в гости пришел великий поэт Анна Андреевна Ахматова!

Все снова встали и попытались хлопать, она была тронута, но опять остановила, сказав: «Это — лишнее».

Прочла Ахматова стихотворений десять-двенадцать, потом началось что-то вроде беседы — вопросы, ответы. Участники, до которых автор мог дотянуться, сказали, как все: «царственная», «величавая»; сцена была у них перед глазами, вот только как ее передать…

Заблудовский вспомнил, что она читала, поглядывая в листки, и пользовалась лорнетом. Лорнет был с нею и в Москве, в Доме союзов, когда весь Колонный зал встал ей навстречу, а Сталин по этому поводу задал сигнальный вопрос: «Кто организовал вставание?». Он сохранился; редкая вещь, будущий экспонат музея, с черепаховой ручкой-футляром и кнопкой: нажмешь — объявятся два стекла в черной оправе…

В конце аплодировали стоя, подарили цветы (розы) и стайкой проводили вниз. Малюгин хотел было ехать с ней, но она сказала:

— Благодарю вас, мне предстоит навестить скучное присутствие… — и, войдя в автомобиль, махнула театру рукой…

7 августа того же 1946 года Ахматова снова была на Фонтанке и выходила на большую сцену по поводу юбилейного блоковского вечера — двадцать пять лет со дня смерти.

Этому юбилею предшествовало насильственное перезахоронение, 1944 года, кажется. Со Смоленского кладбища Блока с женой, матерью и еще двумя Бекетовыми срочно перетаскивали на Волково поле, где воздвигли мемориал Ульяновых и окружали родственников Ленина интеллигентными останками. Так возникли «Литераторские мостки», и много знаменитых костей повыкопали тогда в лавре и на Митрофаньевском, чтобы переместить поближе к революционному семейству…