музыкой духовых оркестров и с салютующими орудийными залпами, а женщины, сидя у себя дома и вспоминая погибших мужей и сыновей, исходили горючими слезами.

* * *

— Посмотри, кто у нас в гостях! — сказала Надин, встречая на пороге вернувшегося домой Турчанинова.

Благонравно сдвинув ноги в тяжелых сапогах, с помятым кепи на коленях, сидел в комнате молодой офицер. Это открытое, опушенное жиденькой светлой бородкой, застенчиво улыбающееся лицо, эти белые коровьи ресницы...

— Майкл! — Турчанинов широко распахнул руки, идя навстречу гостю, который поднялся со стула.

Крепко обнялись бывший генерал и бывший его адъютант.

На плечах Майкла Мак-Грэгора были погончики лейтенанта.

— Вот и дождались конца войны. Можно вернуться к мирному труду, — говорил Турчанинов, усевшись с гостем, в то время как жена принялась накрывать на стол. — Ты, наверное, проездом?

— Да, мистер Турчин. Я узнал, что вы живете здесь, и решил навестить.

— И очень хорошо сделал. Домой едешь? К матери?

— К матери, мистер Турчин. Четыре года не видел ее.

Надин поставила на стол сковородку, где шипела наскоро изжаренная яичница с беконом, пригласила мужчин и принялась заваривать на плитке кофе.

— Надюша, а как насчет винца ради такого случая? — заискивающе поглядел на нее Турчанинов. — Хотя, — вспомнил он тут же с досадой, — хотя ты великий трезвенник, я и забыл.

— Нет, мистер Турчин, я не столь великий трезвенник, как вы думаете, — улыбнулся Майкл.

— Вот как? Ну, тем лучше.

Надин принесла бутылку вина, Турчанинов налил ей, гостю и себе — выпили за встречу и принялись есть. Про себя отметил Иван Васильевич, что, садясь за стол, Майкл не сложил благочестиво ладони и не пробормотал краткую молитву, как это в обычае у квакеров. Что-то новое появилось в повадке парня.

Они поглощали яичницу и вели дружескую беседу. Время от времени на улице с грохотом проезжала мимо дома конка, стоящая в буфете посуда отзывалась на нее легким тревожным дребезжаньем. По стеклам сползали оловянные капли дождя.

— Скажи, Майкл, ты принимал участие в рейде генерала Шермана? — спросил, жуя, Турчанинов.

— Да.

— Весь поход проделал?

— До самой Саванны.

— Какие у вас были силы?

— Наша армия, мистер Турчин, насчитывала двести восемнадцать полков, — сказал Майкл с вилкой в руке, перестав жевать.

— Ого!

— Мы продвигались четырьмя параллельными колоннами, захватывая полосу шириной от двадцати до сорока миль, а то и больше, и позади нас оставались только дымящиеся развалины. Мы пронеслись по Джорджии, как проносится ураган торнадо. Генерал Шерман приказал ломать и жечь все, что нельзя съесть или увезти с собой. На своем пути мы уничтожили все железные дороги на протяжении двухсот шестидесяти пяти миль. — Майкл любил цифры.

— Каким же это образом?

— Разрушали пути, взрывали мосты, рельсы раскаляли доскрасна и закручивали вокруг деревьев, а телеграфные столбы рубили под корень. Встречая фабрики, разрушали фабричные трубы, машины разбивали на куски, в паровых котлах делали дыры, факелами поджигали кипы хлопка, — перечислял Майкл ровным голосом, с бесстрастием истинно библейским. — Мы сжигали на своем пути все, что можно было сжечь. Горящие плантации освещали нам дорогу своим заревом. Город Атланта пылал, когда мы его оставили. В Милледжвилле, главном городе штата, мы варили завтрак на кострах из банкнотов, которые выпустили конфедераты. А как мы питались! Жареные цыплята, бифштексы, ветчина с яйцами, сироп, бататы в кукурузной муке...

— Сладкоежки! — засмеялась Надин. — То‑то, я вижу, вы так плохо кушаете, Майкл! Наверно, еще с тех пор сыты... Но тем не менее, пожалуйста, кушайте, прошу вас.

— Благодарю вас, миссис Турчин... Да, ни одна армия за все время войны так не питалась, — серьезно продолжал Майкл. — Так мы шли к Атлантическому побережью и оставляли за собой хаос и пустыню, дым и развалины.

— Правильная тактика! — одобрительно кивнул Турчанинов. — Джорджия была житницей конфедератов. Молодец Шерман, знал, куда ударить! Если бы мы воевали так с самого начала, давным-давно закончили бы войну.

— К Рождеству, — продолжал Майкл свой рассказ, — мы заняли Саванну и увидели перед собой океан. Говорят, генерал Шерман отправил президенту такое донесенье: «Разрешите предложить вам рождественский подарок — город Саванну со ста пятьюдесятью пушками, а также около двухсот пятидесяти тысяч кип хлопка».

— Вы освобождали негров? — спросил Турчанинов.

Майкл ответил с хмурой запинкой:

— Нет, не освобождали.

— Но почему? Ведь президент давно уже издал закон об освобождении негров.

Майкл опустил глаза.

— Негры, мистер Турчин, встречали нас песнями и плясками, как своих освободителей, и сопровождали армию. Однако генерал Шерман говорил им, что они получат свободу и будут работать на себя, а не на хозяев в должное время, а пока что они не должны причинять своим хозяевам никакого зла.

— Ну, я поступал не так, — проворчал Турчанинов. — Я освобождал, когда еще даже таким законом не пахло. Помнишь, Майкл?

— Да, сэр! — сказал Майкл проникновенно. — Я часто вспоминал вас. И думал: ради чего тогда мы воюем? К чему эти разрушения и пожары? И тогда, — Турчанинов увидел тревожно вопрошающие глаза, услышал доверительный полушепот, — тогда греховные мысли приходили мне в голову.

— Какие же это мысли?

— Вам я могу сказать, мистер Турчин. Одному вам, никому больше. Вы поймете меня, я знаю... Я начал сомневаться в мудрости и благости божественного промысла, — перешел Майкл совсем на шепот, глаза наполнились страхом перед собственным кощунством. — За эти годы, мистер Турчин, я увидел такие моря крови и слез, о каких и не подозревал. На моих глазах убивали людей — американцы американцев, — и я сам тоже убивал. Как сорвавшийся с цепи дикий зверь, я разрушал и превращал в прах и пепел плоды многолетних трудов человеческих. Но в то же время думал: неужели бог не видит? А если видит все это — поля, покрытые телами убитых, пылающие жилища, дороги, по которым бегут женщины с плачущими детьми, — то как же он разрешает этому совершаться?

Турчанинов ласково, с грустной усмешкой потрепал молодого квакера по широкому твердому