окутывала непроницаемая тьма, то обвивало электрическое пламя. На пути летучего корабля попадались области невыносимого жара, а вслед за тем – космического абсолютного холода; задержись там земляне чуть дольше, они превратились бы в ледяные статуи. Аккомпанемент к происходящему ошеломлял не меньше: рев урагана и громовые раскаты, грохот разверзающихся пропастей, падающих башен и обезумевших тлунгских механизмов. Временами, заглушая голос бури, раздавались трубные звуки, словно войско демонов призывало подмогу; доносились глухие ритмичные удары подземной машинерии, как бы задавая тон всей этой инфернальной симфонии, и отовсюду звучали тревожные гонги, стоны и отчаянные вопли тлунгов, – несомненно, они долетали издалека посредством беспорядочных силовых волн, еще добавляя потустороннего ужаса.

Наконец платформа достигла цели. Над иссеченным горизонтом показалась башня, где удерживали «Алкиону». Скоро стало видно, что башня угрожающе клонится набок и вот-вот рухнет. Нижние этажи прошила трещина, которая расширялась на глазах, а равнина вокруг волновалась, будто море. Джаспер посадил платформу на крышу рядом с космическим кораблем. Вокруг бестолково бегали тлунги; некоторые дрались с организмами, успевшими взобраться на самый верх через бесчисленные залы и галереи. Но земляне, не глядя по сторонам, спрыгнули с платформы и один за другим вскарабкались по стальному трапу на свой эфирный корабль.

Вольмар поднялся последним. Едва он закрыл за собой люк, крыша здания накренилась, будто нос тонущего фрегата.

– Скорее! Запускайте двигатели! – крикнул Вольмар.

Следующие полминуты прошли в мучительной неизвестности. Джаспер завел моторы и стиснул рукоятку управления. Если корабль все еще в плену магнитной силы, которая притянула его сюда, они сейчас рухнут вместе с башней и всем ее населением и разобьются вдребезги. Но если силовая установка вышла из строя, они еще могут спастись.

К невероятному облегчению команды, «Алкиона» взлетела легко, как прежде. Она поднялась над башней, и в этот миг вся равнина начала рушиться, будто красная планета сминалась, выеденная изнутри. Из пропасти в сотни миль шириной раздавались такие звуки, словно там разлетались на куски целые миры. «Алкиону» неумолимо затягивало в огромную воронку ревущих и беснующихся стихий, и вдруг все накрыла волна тьмы – но то была не тьма, а багровая туча неизвестной природы. Туча окутала эфирный корабль целиком, залепила иллюминаторы, и команда больше не видела, что происходит снаружи. Они уже потеряли надежду, и тут внезапно посветлело. Корабль вырвался из багровой тьмы и теперь взмывал к холодному свету Полярной звезды. От искусственного купола не осталось и следа; глядя вниз, на покинутую планету, земляне увидели, что багровое облако оседает на разбитую, всю в провалах и трещинах поверхность. Уже различались обломки разрушенных гор и зданий, а между ними корчились в дьявольской пляске витые столбы безжизненной тусклой пыли, чтобы в конце концов укутать медным саваном умирающую планету.

Рассказано в пустыне

Из огненной печи пустынного заката возник он перед нашим караваном. Словно изможденная тень, он и его верблюд единым силуэтом то появлялись над золотыми гребнями дюн, то исчезали в ложбинах, где копились вечерние сумерки. Когда он спустился к нам с последнего бархана, мы уже готовились к ночлегу – ставили ряды черных шатров и разводили костры.

Человек и дромадер походили на две мумии, что не могут обрести покой в подземельях смерти и блуждают, подгоняемые незримым стрекалом, с тех времен, когда впервые разделились город и пустыня. Лицо человека иссохло и почернело, будто обожженное тысячью факелов; седая борода была цвета пепла, а глаза – тускло тлеющие угли. Одежда – лохмотья древнего мертвеца, добыча мародерствующих вурдалаков. Его верблюд, изъеденный молью тощий скелет, мог бы возить души про́клятых по горестному их пути в царство Иблиса.

Мы приветили его во имя Аллаха, разделили с ним трапезу – финики, и кофе, и вяленую козлятину; а потом все уселись в кружок под звездами, что теснились в небесах, и странник рассказал нам свою повесть. Голос его словно вобрал в себя одиночество, причудливые и безутешные дрожащие переливы пустынного ветра, что бесконечно обшаривает выжженные солнцем горизонты, ищет и не может найти плодородные, полные пряных ароматов долины, которые навсегда потерял.

О моем рождении, молодых годах и прозвании, под каким я был известен и, быть может, славен среди людей, ныне говорить бесполезно: те дни от нас далеки, как дни царствования Аль-Рашида, рассыпались прахом, как дворец Соломона, построенный ифритами. На базарах и в гаремах моего родного города ни одна душа меня не вспомнит, а если кто и произнесет мое имя, оно прошелестит слабым отзвуком, еле слышным эхом, что никогда не повторится вновь. Да и мои воспоминания угасают, как костры давно минувших странствий, когда их заносят песком осенние бури.

Но хоть никто и не помнит моих песен, когда-то я был поэтом – и, как другие поэты в расцвете лет, воспевал вешние розы и осенние листья, перси мертвых королев и уста живых виночерпиев, звезды, что странствуют в поисках сказочных островов, и караваны, что стремятся к ускользающим горизонтам. И вечно тревожила меня неизъяснимая тоска юности и поэзии, и не было ей ни имени, ни покоя. И я оставил город своего детства, мечтая о других городах, где вино и слава слаще и женские губы желанней.

Отправился я в путь с веселым шумным караваном в месяц, когда цветет миндаль. Богаты и отважны были купцы, мои спутники, и хотя любили они золото и украшения из слоновой кости, ковры, и дамасские клинки, и ливанские благовония, но полюбили и мои песни и готовы были слушать их без устали. И хотя путь наш был долог, мы развлекали себя балладами и рассказами и похитили у времени многие дни и у расстояния – многие лиги, как умеет одно лишь дивное чародейство пения. И купцы рассказывали мне о далеком блистательном городе, куда мы направлялись, а я слушал о его роскоши и всевозможных усладах и грезил, не замечая, как безводные барханы исчезают вдали за спинами наших верблюдов.

Увы! Не суждено нам было увидеть прекрасный город, и его золоченые купола над зеленью райских кущ, и перламутровые минареты у нефритовой воды. В тесной ложбине между барханами нас подстерегли свирепые кочевники; мы доблестно сражались, но они подрезали сухожилия нашим верблюдам, и сразили нас копьями, и забрали тюки с товаром. Нас посчитали убитыми и оставили на поживу пустынным стервятникам.

Спутники мои в самом деле были убиты, а я с глубокой раной в боку лежал между мертвых, словно и на меня пала гробовая тень Азраила. Но когда разбойники ушли, я кое-как перевязал кровавую рану обрывками одежды