тюремный негатив и переодевшись в вольное, я отнёс робу в общую по лагерю каптёрку, где попил чаю со знакомым каптёром под игравший из магнитофона «Мальчишник».

— В клуб-то зайдёшь чифирнуть на прощание? — спросил я.

— Если получится, сам знаешь, работы много, — пожал плечами он. — В любом случае, удачи тебе! Держи нос по ветру!

Сдав казённое имущество, я отправился в клуб. Было уже девять часов утра, а к десяти мне надо быть в штабе. В голове вертелись строки из песни Александра Дюмина «Мусорок»:

«Дай пройти, лейтенант,

Ухожу я домой,

Ой, опусти автомат,

Мне сегодня домой.

Опусти автомат,

Мне сегодня домой».

В клубе меня уже ждала толпа. Семейники заварили трёхлитровые банки чифира, на столе лежали конфеты. Сам я чифирить не стал, пусть пьют остальные зеки, им ещё сидеть. Помимо клубников и семейников, провожать меня пришли многие знакомые из зоны. Был и Пашка-Пятнашка, и некоторые члены СКК. Секретарь СКК обещал мне подогнать на освобождение перекидные чётки с пауками, но на ширпотребке не успели их доделать. Но художники из местной художки нарисовали мне на память рисунки, которые мне принёс председатель СД первого отряда.

Провожать меня пришли даже некоторые члены джамаата, лидер которых к нам часто заходил в ТБУ.

— Ты только их на свободе больше не бей! — шутя, сказал Матвей, поднимая чифир за моё освобождение.

Завхоз мусульманской молельни, который знал, за что я сижу, засмеялся, а несколько членов джамаата непонимающе переглянулись между собой. Видимо, любители чифирнуть на халяву, не знают даже, кого пришли провожать на свободу.

— Ну всё, пора! — попрощавшись со всеми, я взял пакет, в который уместились все мои пожитки, и пошёл в сторону штаба.

Около четвёртого отряда со мной поравнялся Умар, ещё один чеченец и Чех.

— Что, тоже на свободу? — спросил Умар.

Я кивнул. Оказывается, Умар и второй чеченец освобождались со мной в один день, оба отсидев по пятнадцать лет за раз. Возможно, они были подельниками, не знаю. А Чех пошёл их провожать. На свободе Умара встречала жена, которая ждала его весь срок и пятнадцатилетний сын — когда Умар сел, его жена была беременна. Он заметно волновался, хоть и пытался это скрыть, потому что сына видел только на фотографиях, они приехали встречать его с Чечни. Меня поразила верность, с которой его ждала жена, этническая чеченка. Среди моих знакомых зеков, жена ждала только Матвея, регулярно приезжая к нему на длительные свидания. От других обычно уходили.

В штабе нас начали обыскивать. Казалось бы, что искать, мы же на свободу выходим. Одним из шмонавших был начальник отряда СУСа, через которого я передавал сигареты Филу. Мы с ним были в хороших отношениях.

— Дим, а что шмонать-то? — спросил у него я (мы тёзки). — Уходим же домой.

— Порядок такой, — пожал плечами он. — Мало ли, что вы отсюда вывезите.

Проводившие обыск сотрудники, начали даже перелистывать кучу тетрадок с моими рукописями, которые я вывозил на свободу. Из одной выпал рисунок, нарисованный мне на память художником из первого отряда. На нём красовался тот самый скин, бьющий ботинком террориста, который на большой версии плаката был перерисован под ВДВшника на двадцать третье февраля.

— А это что за экстремизм? — спросил один из мусоров.

Чеченцы отвлеклись и посмотрели на листок.

— Начальник, отдай ему! — сказал Чех. — Где там экстремизм?

— Ты что не видишь? — сказал ему сотрудник. — Вот скинхед. Вот мусульманин. Он бьёт его ногой.

— Нет там экстремизма! — ответил Чех. — Видишь, террориста он бьёт ногой, а не мирного мусульманина.

Я был удивлён, что Чех так впрягся за этот рисунок, хотя помнил, что в наших небольших дискуссиях, он положительно отзывался о моей позиции.

Отшмонали у меня и тетрадь с политической рукописью.

— Ты понимаешь, что это статья?! — наедине сказал мне начальник СУСа, возглавлявший обыск.

— Да ладно тебе, нет там ничего такого, отдай, — ответил я.

— Да не могу я! — с досадой ответил он. — Другие же видели. Сдадут меня.

— И куда она пойдет? — спросил я.

— Да себе оставлю. Дома почитаю, — мы вернулись к остальным.

Освобождавшись, я сделал свой последний вклад по уничтожению сложившегося порядка в колонии, касаемо моей секции — не оставил наследника. Официально председателем СД становился мой секретарь, но я его не обучил вообще ничему. Журналы ему давал редко, на обходы не брал, суть работы не разъяснял целенаправленно. Да и умом он особо не блистал. Мне хотелось, чтобы как минимум в этой сфере возникли проблемы. Хотя я сделал и так не мало путём переговоров с администрацией.

После обыска мы прошли в штаб, где нам выдали волчьи билеты и деньги на освобождение в кассе. Дали пособие по безработице — 720 рублей и сумму билета на поезд до Москвы. Хорошо хоть меня встречали. А у кого ни двора, ни кола? Живи, как хочешь, на эти копейки? Даже комнату не снять. Вот так некоторые и попадают снова в тюрьму. От безысходности.

Открылись ворота, и мы вышли. У выхода стояла женщина и паренёк, видимо, жена и сын Умара, а чуть дальше мой отец, которого я не видел с той поры, как сидел в Москве. Я был поражён, обнаружив, что он поседел за это время. Не зря говорят, что родители отбывают свой срок вместе с детьми. Мы обнялись, обменялись парой слов и пошли к машине. Хотя в зоне я и так видел солнце и небо, но тут, за забором, всё казалось совершенно другим. Я чувствовал себя счастливым.

И снова в голове завертелись строчки из песни Дюмина:

«У высокой стены

Мы стоим много лет.

Дай пройти, мусорок,

Увидать белый свет».

Машина тронулась, и мы поехали домой.

Эпилог

Наконец, я оказался по другую сторону забора. Прошло три года, но тяжким грузом они легли на плечи моей молодости. Когда я освободился, мне было всего двадцать лет, но я чувствовал тогда, да и чувствую сейчас, что, повзрослев в тюрьме, повидав то, что многие не видели за всю свою жизнь, я получил несравненный жизненный опыт, который сильно изменил и закалил меня как личность.

В юные года время тянется медленно, в тюрьме же оно тянется вдвойне медленнее, ощущаясь как значительный жизненный этап.

Тебе, Читатель, наверное, будет интересно, что же случилось с другими героями данного романа? Поэтому не буду заставлять тебя ждать.

1) Саня «Хаттаб»

Один из моих подельников и