и тем более не мог подтолкнуть народное сознание к мессианским ожиданиям. Напротив, по своему абстрактному содержанию и реализации он должен был отвести всех тех, на кого он влиял, от конкретной мессианской надежды, если она действительно существовала как таковая, и придать их взгляду принципиально иное направление. С прошлым истории, с прежним руководством народа, с отношением Израиля к другим народам связана идея мудрости. Мысль о мудрости связана с прошлым истории, с прежним руководством народа, с отношением Израиля к другим народам; она хочет постичь общее отношение Божественного существа к миру в той определенности, в которой основана история народа и его отношение к остальному миру; она еще абстрактно постигает эту определенность самого Божественного существа и не в состоянии довести ее до реальной личности — какое значение может иметь мысль о Мессии, обращенная к будущему, имеющая отношение к определенной личности? Если идея мудрости и имела значение для христианского принципа, то лишь окольным путем, который история обычно любит использовать в переходные периоды, она заставила народ забыть об ограниченном варианте мессианской идеи, содержащемся у пророков, и дала народному сознанию абстрактную всеобщность, из которой эта идея должна была возродиться в более глубокой форме, на более общем фоне и с более существенным предвидением. Но пока эта идея развивалась, пока она занимала умы первым первоначальным интересом, иначе и быть не могло: определенная идея Мессии не могла ни существовать, ни сложиться в фиксированную форму из более древних пророческих представлений.

Даже в трудах Филона она не могла сформироваться за пределами времени появления Иисуса. Филон, как и Варух, Сирах и другие авторы апокрифических писаний, говорит о времени, когда народ вернется из рассеяния на родину, а его враги будут наказаны. Но что он знает о Мессии? Однажды он говорит о человеке, который станет полководцем и воином и покорит великие народы. Один раз! Что это значит для писателя, который так не любит писать, как он! И один раз он использует слова Священного Писания и даже отмечает, что цитирует слова пророчества! Тот, кто в остальном так многословен, кто так часто и в самых разнообразных выражениях повторяет свои мысли, так молчалив в этом вопросе, и когда он однажды доходит до него, он касается его только теми словами, которые дает ему Писание? Он повторяет точку зрения, которой не может придать новый поворот? В его системе это воззрение не заняло более важного места, не получило никакой подготовки — только случай преподнес его ему однажды. Но оно также не имеет никакой связи с другим представлением, согласно которому народ при возвращении на родину должен быть ведомым человеческой фигурой, которая, однако, будет скорее божественной, чем естественно человеческой, и будет видна только тем, кто должен спастись, но невидима для врагов. Вероятно, таким проводником для людей станет Логос. Но «Мессия» не является ни этой неопределенной, парящей и несостоятельной фигурой, ни завоевателем народов, о котором говорится в другом отрывке. Только по этой причине мы не можем сказать, что Филон знает «Мессию», так как он оставляет оба представления о герое войны и о воздушной фигуре, которая будет в сознании людей по возвращении домой, на родину, изолированно и странно соседствовать друг с другом. Возможно, что Филон, придя к этим изолированным взглядам, руководствовался побуждением и следовал импульсу, исходившему от духовной революции, которая тем временем начала свою работу в Палестине. Вполне возможно, что и без такого импульса пророчество Числ. 24:7 и его представление о том, что Логос в облачном столпе вывел израильтян из Египта, дали ему материал, которым он наполнил свое представление об окончательном освобождении и искуплении народа. Но несомненно, что идея Мессии не была дана ему из традиции; уже одно это дает основание утверждать, что, за исключением нескольких случаев, он не принимает во внимание пророческие писания и занимается только гешезом и его объяснением. Но как только идея Мессии обрела некоторую силу и жизнь в еврейском народе, его взор сразу же устремился к пророкам, и изучение их писаний оживилось.

Ни в последние века перед Христом, ни в начале христианской эры пророки не были предметом всеобщего интереса или научного объяснения, их писания не читались вслух в синагогах, как Евангелие.

Мы ничего не слышим о том, что мессианские ожидания были предметом разногласий между фарисеями и саддукеями. Правда, эти две секты расходились в том, что саддукеи признавали значение Евангелия только для Моисеева Писания; но к такому ограничению законодательного канона их подвигло не малейшее рассмотрение месфийских пророчеств — они даже не обсуждались, а кроме догматического интереса, заключавшегося в отрицании воскресения и существования ангелов, к такой отрицательной критике их вынуждала их оппозиция традиционному развитию Евангелия, за которое ревностно ратовали фарисеи. Они считали, что не могут освободиться от этой традиции иначе и полнее, чем признав в качестве канона положительных религиозно-геезических положений только оригинальный Закон.

Геез читался и объяснялся также только в синагогах, в соответствии с разделами, назначенными для каждой субботы. Даже те, кто, согласно своим предпосылкам, заинтересован в том, чтобы как можно дальше продвинуть объяснение пророков до начала христианской эры, должны признать и сказать, хотя бы для того, чтобы оставить место для своей гипотезы, что «общего — как бы произвольного или в разных местах по-разному определенного — общего установления пророческих чтений в III веке еще не было».

Но, как утверждается, по данным Фельбера, из Нового Завета все же вытекает как совершенно исторический факт, что пророческие чтения были распространены задолго до разрушения Храма. Когда Иисус встал в синагоге в Назарете, чтобы читать, ему подали книгу пророка Исайи. Однако Лука, если он действительно знал о костюме того времени, должен был быть очень озабочен тем, чтобы Господь нашел пророческий отрывок, исполнение которого Он должен был доказать в Своем собственном лице! Для того чтобы чудо открытия Иисусом соответствующего места было подготовлено и в какой-то мере облегчено, только по этой и ни по какой другой причине книга Исайи должна быть передана Господу; так и должно было быть, независимо от того, читали ли пророков вслух в синагоге или нет. В любом случае Павел должен был учить в антиохийской синагоге «по чтению Евангелия и пророков» Деян. 13, 15. 13, 15. Конечно! Ведь Евангелие покоилось на том и другом. Но что мы узнаем из подобного прагматизма, сформированного исключительно из христианских предпосылок, о создании синагоги? Ничего! И уж точно ничего достоверного!

«Аргумент Ионафана о пророчестве, — говорит Цунц, — представляет собой доказательство того, что