Поэтому в 1993 г. СДРПШ ввела так называемую чередующуюся квоту. Составлялись два списка: кандидатов-мужчин и кандидатов-женщин. Затем составлялся общий список, в котором кандидаты из обоих списков строго чередовались. После выборов 1994 г. представительство женщин – членов партии в парламенте Швеции резко возросло: на восемь процентных пунктов[1212], и с тех пор никогда не опускалась ниже 40 %[1213] (хотя доля женщин в общем количестве шведских парламентариев снижалась, поскольку граждане страны все чаще голосовали за правые партии, не использующие гендерные квоты).

Сравните этот опыт с опытом Южной Кореи, наглядно показывающий, что такая, казалось бы, никак не связанная с гендерной проблематикой вещь, как избирательная система, на самом деле серьезно влияет на политическое представительство женщин. В Южной Корее действует смешанная избирательная система: около 18 % депутатов парламента избираются по партийным спискам по принципу пропорционального представительства[1214], а остальные – как в Великобритании, то есть простым большинством голосов по одномандатным округам. Гендерные квоты используются в обоих случаях.

Когда на выборах 2004 г. гендерная квота для депутатов, избираемых по принципу пропорционального представительства, была увеличена с 30 до 50 %, доля женщин в южнокорейском парламенте увеличилась более чем вдвое. Звучит впечатляюще, но следует учитывать, что рост происходил с очень низкой базы, потому что если на выборах по принципу пропорционального представительства квоты более или менее работали, то в одномандатных округах дело обстояло иначе. Предполагалось, что доля избранных кандидатов-женщин будет составлять 30 %, однако на выборах 2016 г. в одномандатных округах она составила всего 7 % по партии «Сэнури» и 10 % по Совместной демократической партии. Если бы гендерные квоты работали одинаково эффективно на выборах во всех округах, доля женщин в парламенте Южной Кореи могла бы достичь 33,6 %. Но в настоящее время она составляет 15,7 %.

Причины разной эффективности гендерных квот на выборах по принципу пропорционального представительства и в одномандатных округах понять нетрудно. В этой игре кто-то побеждает, а кто-то проигрывает[1215]. Победитель получает все. И хотя на макроуровне полностью женские короткие списки в обоих случаях способствуют восстановлению справедливости, на микроуровне они, естественно, уже не кажутся справедливыми – особенно конкретным мужчинам, которым не позволили даже конкурировать с женщинами.

Этот аргумент использовали два не прошедших в парламент кандидата от лейбористской партии – Питер Джепсон и Роджер Диас-Эллиот. В 1996 г. они подали на партию в суд, утверждая, что использование полностью женских коротких списков является нарушением Акта о дискриминации по половому признаку 1975 г. (Sex Discrimination Act 1975). Учитывая то, что мы знаем о скрытой позитивной дискриминации, проявляющейся в том, что мужчины оказываются в более выгодном положении по сравнению с женщинами, списки, конечно, соответствуют духу закона. Однако они не соответствуют его букве. Поэтому Питер Джепсон и Роджер Диас-Эллиот выиграли дело. Полностью женские короткие списки были объявлены вне закона, однако вскоре снова разрешены законом 2002 г.[1216], принятым правительством лейбористов. Изначально предполагалось, что они будут использоваться до 2015 г., но в 2008 г. Гарриет Гарман, в то время заместитель лидера лейбористов, объявила, что срок их действия будет продлен до 2030 г.[1217] Между тем Роджер Диас-Эллиот недавно вновь оказался в суде, где ему был вручен запретительный приказ за отправку супруге депутата-соперника мертвой птицы[1218].

•••

Во всем мире в странах с самым высоким уровнем женского политического представительства выборы в парламент, как правило, проводятся по партийным спискам (по принципу пропорционального представительства)[1219]. Учитывая опыт Южной Кореи и Швеции, возможно, Комитету по делам женщин и равноправию не следовало начинать с того, чтобы призывать к введению квот. Если он действительно хочет повысить долю женщин в парламенте, возможно, первым шагом должна была бы стать кардинальная реформа избирательной системы. Кроме того, усиление представительства женщин – это только полдела, потому что какой смысл избирать в органы власти женщин, если им мешают эффективно работать? А им действительно мешают.

Клэр Кастильехо, специалист по нестабильным государствам, пишет, что влиятельности женщин в органах власти зачастую препятствует отсутствие доступа в протекционистские структуры, в которых преобладают мужчины[1220]. Женщины могут присутствовать на официальных переговорах, но что толку, если мужчины организуют закулисные встречи (а это, подчеркивает Клэр Кастильехо, обычная практика в постконфликтных ситуациях)[1221] для реального обсуждения вопросов «в неформальной обстановке, на площадках, куда женщинам вход закрыт»[1222].

Очень часто женщин оттесняют от процесса принятия решений. Это одна из главных причин (самая главная – отсутствие женщин в органах власти), по которой из системы, страдающей «мужским перекосом», вымываются гендерные данные, отражающие жизненный опыт и потребности женщин. В ходе опроса американских законодателей, проведенного в 2011 г., 40 % женщин не согласились с утверждением «При принятии важных решений глава органа законодательной власти консультируется с коллегами-женщинами так же часто, как и с мужчинами» (интересно, что из мужчин с этим не согласились только 17 %)[1223]. Аналогичным образом, в докладе 2017 г., посвященном работе местных органов власти в Великобритании, подчеркивается, что «в органах местного самоуправления властные полномочия осуществляются в рамках неформальных группировок», в которые «женщины входят редко»[1224].