— Пускай взлетает. Падение в его собственных руках.

Что хотел академик этим сказать, жена так и не поняла.

— В целом удачно, — уходя, изрекла Домбровскиене, — только в самом конце не хватило еды.

— А ты в лужу села, — в ответ проворчал старик. — Не можешь держать язык за зубами.

Доцент Луринь по дороге пожаловался Фрейвалдам, что у него началась какая-то пакостная отрыжка, видать, съел что-то несвежее.

— Талис признался, что он наконец выбрал тему для диссертации, — вернувшись домой, сказал профессор Зиле. — Просил меня стать его научным руководителем.

— Чего там просить? — ответила мадам. — Давно пора начать самому зарабатывать большие деньги. Долго ли хватит тебя и старого Широка на то, чтобы снимать со сберкнижек. Одна эта помпа стоила тысячу.

— Это была не помпа, дура, это называют вложением капитала.

— Что? Я — дура?

— Прости, Евдокия Филипповна, прости, я сам дурак.

5. ПОХОРОНЫ КОРОЛЯ

Утром в Унгури бригадир замечает на стройплощадке фермы молодого человека с гитарой. Парень ходит вокруг, чего-то ищет, расспрашивает. Банный барин стоит на башне и видит, что шофер тычет пальцем в сторону лесов.

— Пастредес Янис уже наверху, подымись к нему, раз такая нужда. Старый ворчит, если его беспокоят по пустякам.

Пич осторожно поднимается до первых стропил: тут все в извести, в мелу, намусорено. Дальше ведет приставленная к стене стремянка, у Пича начинает кружиться голова. Он зажмуривает глаза и судорожно вцепляется в перекладину. Еще немного, и он наверху. Остается пройти по доске, один конец которой брошен на гребень крыши, а другой на платформу башни. Наверху стоит банный барин в заляпанных мелом очках, на голове сложенный из газеты колпак. Пич старается не показывать страха, но неуверенные шаги выдают его.

— Доброе утро! — говорит он хрипло.

— Смотри, не сверзился бы, однако! — усмехается старый. — Откуда ты взялся?

— Хотел повидать вас… — неуверенно топчется Пич.

Банный барин замечает, что парень не смотрит в глаза, весь какой-то поникший, лицо бледное.

— Ждали целую неделю, а от молодоженов ни слуху ни духу. Хорошо, что ты наконец явился. Ну как, женушке нравится тут? Мать клетушку устраивала, старалась, как могла, застелила простынями из своего приданого. Танцовщица, говорит, косточки хрупкие, ножки тонкие.

Пич топчется, не отвечает. Он вдруг густо покраснел, замялся, почесал бороду и выдохнул еле слышно:

— Я ведь в «Клетскалнах» еще не был… Сперва завернул сюда.

— Ах, вот как!

Банный барин чует: тут что-то не так. Больше не спрашивает и переводит разговор на другую тему.

— Видишь, тут будет водонапорная башня. Влага, как говорится, для людей и для скотинки. Без влаги жизни нет. Взять, к примеру, Фигаро: чуть водка и пиво ивановское кончились, сразу уехал. Повесил обратно на стену свои абстракции и был таков… Эх! Ничего не осталось от человека, одно слово — балаболка, скажу я… Раньше целыми днями малевал, теперь только пьет и языком мелет… Жаль, хороший был художник, и еще лучше — человек… Но ты, парень, дай мне сейчас поработать… Скажи дома, что сегодня я кончу работу пораньше: не хватает кирпичей, справимся до обеда, пусть мать оставит еду в запечье.

— Я подожду вас, — запинается Пич. — Лучше пойдем вместе.

— А! — улавливает банный барин. Ромео неохота одному появляться в «Клетскалнах». Что-то стряслось. То ли свадьба расстроилась, то ли с невестой поссорился. Придет время, сам расскажет.

— Чем ждать и слоняться без дела, — говорит хозяин, — лучше помоги. Нам не хватает рабочих. Обещают краны, а дать не дают. Вчера авария произошла — сломалась лебедка, теперь работаем, как в каменном веке. Таскаем кирпичи на носилках. Точно во времена неолита. Ты знаешь, что такое неолит?

— Это… откуда тот зуб мамонтовый? — говорит Пич с такой миной, словно у него заныла челюсть.

— Вот-вот… — смеется банный барин. — Вообще-то ты белоручка, но, сдается мне, чем на гитаре играть, тебе сейчас не мешало бы хорошенько пропотеть, как при всякой хворобе. Вылечишься и заодно заработаешь лишний рубль.

Банный барин вместе с Пичем спускается на строительную площадку, показывает, где ящик, где небольшая кучка кирпичей (новый завоз прибудет только завтра), как укладывать кирпичи в ящик, как засунуть руки в кожаные лямки и поднять все это себе на спину. Пусть не торопится и делает все аккуратно. Когда с башни позовут, пусть берет раствор, как следует смешает и подаст наверх.

Уже после двух походов Пич привыкает к стремянке и может пройти по доске без дрожи. «Пусть я упаду! — говорит он себе. — Сломаю шею, мне от этого будет только лучше». Скоро с него пот полил ручьями. Кожаные ремни впиваются в тело, к подобным мучениям юный гитарист не приучен. Банный барин советует не класть столько кирпичей сразу, лучше подниматься почаще, но Пич не слушает. Самоистязание — вот что ему необходимо. Он пытается не думать о Сонэле, не думать вообще, избавиться от боли, которая не дает покоя ни днем ни ночью. Чем тяжелее ноша, тем легче чувствует себя душа. В это время он испытывает только физическое страдание, и ему не до Сонэлы. Пока тащит наверх, он свободен от мыслей, но едва начинает спускаться, как снова на память приходит злосчастное воскресенье…

На цыганские похороны я не был приглашен, поэтому все время держался вместе с банной барыней. В то утро она рассудила, что не стоит нестись в такую рань на остановку, все равно придется слоняться по Цесису до полудня. Приехали только в два часа лимбажским автобусом. У Ауциема в салон вошла знакомая моей хозяйки — цыганка Марике, она тоже спешила на похороны и знала уйму новостей о покойном, которые тут же принялась рассказывать. Но я не слушал: думал только о том, что скажу Сонэле, как объясню ей происходящее… По прибытии в Цесис мы заторопились к Пубулишо, потому что похороны были назначены на половину третьего. Я надеялся встретить Сонэлу и там же, на кладбище, объясниться. Я чувствовал себя несколько виноватым — не явился в Цесис на второй день, как условились. О господи, мог ли я это сделать? На второй день у меня не стало ни моих прекрасных комнат, ни богатого папы, все это я нафантазировал и теперь сам не знал, где приткнуть голову и как жить.

Мы примкнули к толпе у кладбищенской стены и начали ждать. Марике сказала: цыган будет гибель, понаехали со всех сторон. Из Курземе и Литвы — Клейны, Козловские и Марцинкевичи. Из Видземе — Суныши и Симаны.

Разумеется, весь этот королевский сан — одно только звание. Никакой монаршей властью Венэл