Камень, мох, орлиные гнезда. Последний отрезок вверх — и вот мы на вершине мира, сердце останавливается и молчит. Теперь мне придется брать другое имя, да? Потому что это мои места. И потому что я больше не я. Побудем здесь, пока не стемнеет. Обрыв.

Лунная поверхность плато Караби, святой источник из водопроводной трубы, чай из тимьяна и мяты, сладкая до черноты ежевика на трассе, где нас никто не подбирает. Гарик, нам обязательно возвращаться? ну, в Москву?.. ведь и в Крыму люди живут, — значит, можно? Продать там, купить здесь, смотреть зимой на эти солончаки, валуны, сосны, воду брать из колонки, на почту ходить за десять верст…

Не ожидал, что действительно вштырит по полной? Сомневаешься, что я высижу тут хотя бы одну зиму? Правильно, и давай не будет об этом, чтобы не отравлять. Впереди последняя часть путешествия — море.

Южный берег, ЮБК, «юбка».

Палатка все-таки нагревается, днем в ней невозможно; на коже лопается соль, которую негде смыть; костер у моря проблематично — а дрова, а ветер, а тросик на что нацепить? Рюкзаки превратились в хранилище нестиранной одежды, в запасе только джинсы и майка — в поезд; больше и не нужно, ходим круглые сутки в плавках. Деньги заканчиваются, отложили на дорогу, остальное проедаем и пропиваем — полюбили местный херес, да под дыню «Колхозница»; ходим воровать виноград, рискуя получить заряд соли в пятую точку (здесь это еще практикуют); виноградом и питаемся, когда есть нечего. Соседи потихоньку подкармливают, хотя они и сами такие же туряги, как мы.

Образовалась милая палаточная компания: две семейные пары, мать-одиночка, молодежная палатка, набитая под завязку, как огурец семечками, ее обитателям по восемнадцать, салаги, орут днем и ночью, пить не умеют, и мы такими были, даже не верится.

Женщина-водитель-троллейбуса из палатки справа говорит: самое главное в нашей работе — научиться есть обед на завтрак. Те, которые не научились, нажили себе язву, а я в четыре-пять утра сажусь — и по супчику, а потом по котлетке с гарниром. Супчики у нее отменные, в палатке двое мальчишек, шести и восьми лет, мы их учим звездам. Здесь это просто — звезды толстые, величиной с кулак, немного потрясти — сыплются с неба, знай карманы подставляй. Прямо перед нами, над морем, висят Скорпион и Стрелец, мои любимчики, а в Москве еле-еле видно хохолок от Стрельца. Чем не повод остаться?

Я снова читаю Юнга, у моря так надо. О девочке, которая подарила папе тетрадку со своими сновидениями: многорогий агнец Апокалипсиса, пожирающий других животных, ветвящаяся жизнь в капле воды, муравьиный шар, языческие пляски на небесах… Девочке семь лет, она записала это в тетрадку, сшила ее, раскрасила и умерла. Зачем такая короткая жизнь? Кому предназначались те сны — ей, папе, Юнгу, чудищу Апокалипсиса?

У меня тоже есть тетрадка с ветвящейся жизнью. Я записываю то, что прошивает меня насквозь, адресованное кому-то другому, не мне. Затмения, войны, остывающее солнце. Смерть разлита в мире, в море, перемешана с жизнью, и как я раньше этого не замечала?

Я все реже чувствую, что Митя — это Митя; он меня больше не слышит или ему теперь нужно молчать.

Мы все чаще говорим об этом с Гариком. Его тоже волнует тема «кого я и правда любил», которая у меня теперь совмещается с темой «кому я чего не сказал». В самом деле, сказать теперь, когда Митьке все доставляется даже не с утренней почтой, а в режиме реального времени?.. Я и произнести-то не успеваю, а он уже знает. Ему теперь лучше видно, когда я вру, а не врать невозможно. Человек — существо, которое лжет, чье это определение, киников? Забыла напрочь, Гарик, не с кем было о высоком рассуждать.

Не обманывай себя, даже под благородным соусом, говорит он. Конечно, теперь это будет восприниматься как предательство, но я уверен, что правда лучше. Могу допустить, что ты любила или даже любишь этого (догадываюсь, куда ты побежишь, когда мы вернемся в Москву), но Митя… Ты просто не могла мимо него пройти.

Черт, неужели он прав?..

Да нет же! Он ведь ничего не знает, кроме фактов, а фактов кот наплакал. Комната, мотоцикл, авария… Конечно, не могла пройти (у нас ни одна девица не могла, все по нему сохли), но важно другое — то, что было потом…

Подумала, и сразу же перестало дребезжать, отпустило. Ведь это была моя мысль, Гарик ее только озвучил. Вытащили на свет — она и растаяла. Кучка грязного снега, лужица, еще один призрак побежден. Можно двигаться дальше.

Гарик отнял у меня чересчур радикальную, на его взгляд, музыку. Лучше без слов, говорит он, или там, где слова ничего не значат. Извлек из недр рюкзака-грузовика припрятанные до поры кассеты, и теперь я слушаю «Искателей жемчуга», вылавливая из моря отдельные слова-жемчужины, раковины, облепленные водорослями неразборчивого бормотания, ныряю на глубину и не тону, потому что бабушка Гарика успела обучить меня азам французского, потому что я их освоила как надо, в бессознательном состоянии, перед сном, после сна, во сне.

Море снаружи, море внутри; волна за волной, что-то стирается, другое, наоборот, отмыто добела, отшлифовано; острые края скруглены, не порежешься, даже если очень захотеть, но я не хочу. Я пытаюсь освободить от песка и тины хотя бы то, что осталось; наш первый день, наш последний день и что-то там посередине; серединка хуже всего, в полном соответствии с хрестоматией под ред. Воробьева В. В.; позиционная кривая припоминания, по центру провал почти до нуля; я совсем забыла ту весну, Митя, когда мы уже так устали, что начали ссориться. И хорошо, что забыла.

Ставлю суровую, серебристо-лунную «Норму», которая дает мне столько одиночества, сколько нужно в этом непрерывном гвалте, плеске, хохоте; наслушавшись «Нормы», ставлю все подряд, все, что Гарик мне припас, и море отдает меня назад, я медленно дрейфую вверх, расту сквозь морскую траву; солнце тянет за руку, пойдем

я покажу тебе дальний берег

утро, лодки, слоистые облака

горячий песок

вдвоем по берегу

мы сбежали от них, вернемся затемно

какой прекрасный сон, Митя, chi il bel sogno

(на этом месте я вдруг начинаю реветь вопреки твоим указаниям, впервые этим летом, потому что слишком хорошо понимаю слова, итальянский невозможно не понять, даже если его совсем не знаешь)

un giorno uno studente in bocca la baciу

e fu quell bacio rivelazione

fu la passione, folle amore, folle ebbrezza

(слова никудышные, ведь это опера, а там иначе не бывает, лямур-тужур, любовь-морковь, но если ты пережил, а потом потерял, пойдешь по любой стрелке и она приведет тебя, когда-нибудь приведет)

uno studente, una ragazza

примеры употребления неопределенного артикля

с существительными мужского и женского рода

он поцеловал ее в лифте

потом в коридоре тринадцатого этажа